Если я король, ты будешь королевой - Ирма Гринёва Страница 8

С точки зрения Шейлы, гость вёл себя бесцеремонно. Осматривал комнату, как хозяин, а потом уставился на неё. Но не смотрел в лицо, не пытался заговорить, а рассматривал как ещё один предмет мебели. Предмет, который не слишком понравился, который был в комнате лишний. Такой вывод сделала Шейла из недовольного выражения его лица. «Американец! Все они такие! Грубые, невоспитанные», – подумала Шейла, ни разу в жизни не видевшая живого американца.

Но вот когда он заговорил, Шейлу объял ужас. Он говорил о таких невозможных, чудовищных, неправдоподобных вещах. О каких-то шайках, сговорах, мошеннических конторах, преступных схемах. И постоянно произносил имена Беркерри – Астор – Смит в разных комбинациях. Он их в чём-то обвинял, и её в том числе, но в чём, понять Шейла была не в состоянии.

Когда в глазах женщины заплескался ужас, Кемп, вдруг, вспомнил её. Вспомнил маленькой девочкой, прижимавшейся к ногам матери, и вот с таким же ужасом смотревшей на своего отца, графа Уолисса Беркерри, который бросал в его отца громкие, злые, высокомерные слова, обвиняя в низких, чудовищных, невозможных поступках. От этого ярко вспыхнувшего в его мозгу видения Кемп не остановился, продолжил говорить, но уже не слышал и не понимал сам себя. Иссяк на полуслове, когда заметил, как судорожно вцепилась женщина в ткань платья, пытаясь унять дрожь в руках. Поднял взгляд и увидел её потемневшие до черноты глаза, готовые пролиться слезами.

Шейла никак не могла уразуметь, в чём её обвиняет этот грозный господин. Почему он так зол по отношению к добрейшему, честнейшему человеку – дяде Олистеру, всеми уважаемому адвокату? Что он сделал, кроме того, что составил договор? Ведь это его работа. И как связан с ним Трикстер Смит, их управляющий? Да, Шейла подозревала, что Трикстер не самый лучший управляющий, но где она могла взять другого, оказавшись одна, в изоляции, с больной матерью на руках? И что это за конторы со смешными детскими названиями – «Пух и перья», «Рожки да ножки»? Может быть, господин просто насмехается над нею? Но это же большой грех, смеяться над человеком, который оказался в такой сложной жизненной ситуации, как она.

Шейла глубоко вздохнула, чтобы справиться с собой, и произнесла дрожащим голосом:

– Мистер Гамильтон, я не понимаю, зачем Вы пытаетесь напугать меня? Просто скажите, что я должна сделать, чтобы мы с Вами заключили сделку о покупке доме, и завершим это дело. Не поймите меня не правильно, я не указываю Вам на дверь, но скоро проснётся мама, и мне придётся оставить Вас.

Кемп закрыл на мгновение глаза. Открыл. Посмотрел на Шейлу. Отвернулся к окну. Снова взглянул. Чёрт бы его побрал! Картина не менялась. На него смотрели чистые, невинные глаза маленькой девочки с лицом бесконечно уставшей женщины. Разве можно так сыграть? Тогда Шейла Беркерри достойна подмостков Шекспировского театра «Глобус», если бы в то время там играли женщины15!

Кемп побарабанил пальцами по столу и ответил прямо:

– Мисс Беркерри, договор между нами не может быть заключён. Вы не можете его подписать, потому что он составлен от имени Вашей матери. Она не может его подписать, потому что больна и недееспособна.

Ну, вот, опять! Опять она смотрит на него с ужасом…

«Он знает… знает…», – застыла в ужасе Шейла. Потом ей стало нестерпимо стыдно, и она закрыла лицо руками. Но собралась с духом, несколько раз глубоко вздохнула и начала отрывисто говорить:

– Мистер Гамильтон… продажа этого дома наша последняя с мамой надежда… Пожалуйста, не отнимайте её у нас… Маму согласились принять в лечебницу, но для этого нужно внести большой денежный взнос… У нас больше ничего… и никого нет…

– А как же усадьба? Маслобойня? Чугунно-железная мануфактура? Акции четырёх компаний? Ценные бумаги?

– Усадьба заложена и перезаложена, – горько усмехнулась Шейла, – А остальное, – добавила она не очень уверенно, – Остального едва хватает на еду и лекарства…

– Вы так уверены в своём управляющем? – насмешливо перебил Шейлу Кемп.

Шейла уже давно не была уверена в Трикстере, но что она могла с этим поделать, если под бумагой о доверительном управлении стояла мамина подпись? Да и обсуждать свои семейные дела с чужим человеком не собиралась, поэтому продолжила так, как будто не слышала замечание гостя.

– … Маме нужен профессиональный уход… Ах, если бы я сразу поняла её состояние… Если бы сразу обратилась к врачам… Но я подумала – горе, слухи, постепенно всё утихнет, и она выздоровеет. Но становилось только хуже.

– Не понимаю, на что Вы рассчитывали, соглашаясь на подлог с подписью. Это не просто обман, это преступление. Ваш адвокат должен был Вам это разъяснить. В любой момент один из тех, кто знает о болезни Вашей матери, может это огласить. Сделку признают недействительной. С Вас взыщут деньги, а я лишусь приобретённого дома.

– Мистер Гамильтон, – подняла на Кемпа глаза Шейла, – уверяю Вас, в моих действиях не было злого умысла. Мама уже давно ни с кем не общается. В делах папы никогда не принимала участие. Я еле-еле нашла её подпись под бумагами о браке. Я очень хорошо научилась также расписываться, как она. Никто ничего не заметит. А потом мама ляжет в больницу, я буду там работать. Её состояние освидетельствуют официально, но это будет уже после продажи дома, так что к договору нельзя будет придраться. О состоянии мамы, знают только два человека – мистер Олистер и наш управляющий. Уверяю Вас, никто из них не разгласит эту тайну, я ручаюсь. Прошу и Вас об этом.

– Надо было сделать освидетельствование сразу, – проворчал Кемп, – Тогда бы Вы не оказались в трудном положении.

Кемпу всё было ясно. Он уже мысленно приступил к выбору вариантов. Их было 4. Первый – быстрый, простой, но противозаконный: заключить сделку как есть, но, чтобы спать спокойно, убрать самого ненадёжного свидетеля – Трикстера Смита. Второй – законный, но долгий: раскрутить машину правосудия, дождаться пока дом окажется в ведении государства, и получить его за один пенни. Третий пришёл Кемпу в голову во время плаванья на пароходе, когда он узнал о том, что больна графиня Беркерри, а не её дочь, и что у семьи ещё есть активы. Этот вариант совмещал в себе быстроту и законность, правда, и трудности обещал большие. Но, главное, он пах местью. Не какой-то там мелочной