Сюзан Ховач - Богатые — такие разные Страница 88

Никто не мог бы удивиться этому больше, чем я сама. Я по-прежнему думала о себе как о слишком хорошо воспитанном человеке, который и помыслить не о ком не может, кроме Пола, и я была по-настоящему потрясена, когда обнаружила, что мужчины всех возрастов нагло выказывали мне свою готовность занять его место. Я тщетно объясняла, что не отношусь к женщинам полусвета, а когда заговорила о самоуважении, и о психологической неприемлемости неразборчивости, все мои воздыхатели в восторге смеялись и удивлялись моей оригинальности. Я совершенно обессилела в борьбе с этими донжуанами, но не было никакого сомнения в том, что их восхищение, хоть оно и было фальшиво, действовало благотворно на сам процесс восстановления моего самоуважения. Я стала более уверенно держать себя в светском обществе, но поскольку все мои обожатели казались мне куда менее достойными людьми, чем Пол, я ни разу даже не попыталась завести новую связь. Да и времени у меня на это не было. Материнские обязанности и бизнес забирали всю мою энергию.

А Элан продолжал расти. Он становился самым красивым ребенком в мире. Он уже садился, смеялся, а порой повелительно кричал. Скоро начал и ползать. В одиннадцать месяцев он, покачиваясь, подходил ко мне и крепко сжимал мои пальцы в своей маленькой горячей ручке, а когда начал говорить, то оказалось, что он не только самый красивый, но и умнейший в мире ребенок. Моя фотокамера щелкала постоянно, и далеко за Атлантическим океаном, в кабинетах банка «П. К. Ван Зэйл энд компани», Пол постоянно получал отчеты о том, как рос его сын.

Интерес Пола стал менее сдержанным. Письма не только более частыми, но и более искренними. Постепенно даже его упоминание об Элане было менее скованным, и вскоре после того, как Элану исполнилось два года, он стал смутно писать о том, как было бы хорошо, если бы мы могли встретиться в Нью-Йорке. Я язвительно отвечала: «А не пора ли вам самому совершить новое паломничество в Англию» — потому что я знала обыкновение инвестиционных банкиров приезжать сюда ежегодно. Но Пол лишь написал: «Если бы я снова поехал в Европу, то, боюсь, никогда бы оттуда не возвратился!» И я поняла: если бы только я могла говорить с ним через океан, я выиграла бы эту трудную партию.

Я писала Полу о том, как прекрасно выглядел Мэллингхэм весной, с любовью описывала каждый уголок дома. Все было напрасно. Он настойчиво повторял, как мне будет хорошо в Нью-Йорке, пока наконец мое терпение не иссякло за два с половиной года дипломатической переписки. «Если вы действительно хотите, чтобы я приехала в Нью-Йорк», раздраженно писала я, «почему вы не пришлете мне прямое, откровенное и честное приглашение, вместо серии писем, полных смутных намеков и мрачного припева «вот-если-бы-вы-захотели-приехать-сюда»?»

После этого наступило молчание. Я ждала его ответа, но получила только формальное уведомление от его старшего помощника О'Рейли, в котором говорилось, что Пол приболел желудком и займется личной перепиской позднее. Я терпеливо ждала. Затем написала три письма, спрашивая, достаточно ли хорошо он себя чувствовал. Ответа по-прежнему не было. Я уже стала в отчаянии думать, не умер ли он, или же просто я оттолкнула его, неумно проявив свое нетерпение, как получила совершенно недвусмысленное приглашение приехать к нему в Америку.

Мне следовало бы сообразить, что этот беспроигрышный образец эпистолярного соблазнения был не менее таинственным, чем его долгое молчание, но я была слишком возбуждена самим фактом освобождения от тяжелых мыслей, чтобы анализировать мотивы Пола. Я позволила себе роскошь негодующего возмущения («Как он смеет думать, что я все брошу, едва он шевельнет своим мизинцем!»), но потом я возжелала его с такой страстью, что плохо помню, как удержала себя и не прыгнула на борт первого же парохода, отплывавшего в Нью-Йорк.

Пароход прибывал в Нью-Йорк в субботу 17 апреля 1926 года, после трудного перехода через бурную Атлантику, и, оставив Элана с нянькой, Мэри Окс, в каюте, я поднялась на палубу, чтобы взглянуть на город Пола.

Над Нью-Йорком стояла мгла. Я в волнении подошла к правому борту, но и оттуда не было ничего видно.

— Где же город? — вцепившись в тревоге в перила, спросила я проходившего мимо матроса.

— Не беспокойтесь, мисс… Он на месте — мы еще ни разу не промахнулись! — последовал убедительный ответ, и, когда я отвернулась от него, где-то высоко засияло прорвавшееся сквозь тучи солнце, туман рассеялся, и я увидела ряд башен, стройных и каких-то воздушных, тонко вычерченных на фоне пастельного утреннего неба.

Я была поражена. Я воображала себе нью-йоркские небоскребы громадными, уродливыми и вульгарными, но, оказавшись не в силах приложить ни одного из сложившихся в мозгу отталкивающих образов к этому городу, который выманил Пола из Мэллингхэма, почувствовала себя странно-беззащитной. Первой моей мыслью было: здесь все не так, как мне представлялось, и, чтобы пережить свое смущение, я вернулась в каюту к Элану.

Думая о Поле, я чувствовала себя все более неуверенно. В каюте Элана я поймала в зеркале собственный взгляд, и сердце у меня упало. Какая я все же была невзрачная на вид! Какая толстая! Шесть дней сытной пищи в открытом океане дали плачевные результаты. Подумать только! Пол лишь взглянет на меня и решит, что вся страсть ушла безвозвратно! Меня бросило в пот от перспективы такого унижения, и мои нервы так расходились, что я еле заставила себя снова подняться на палубу.

— Где мой папочка? — спросил Элан.

Ему едва исполнилось три года, но говорил он чисто, произнося каждый слог как взрослый. Его темные глаза сияли от возбуждения, ветер трепал тонкие светлые волосы, а маленькая ручка крепко вцепилась в мою.

— Мы еще не доплыли. Посмотри на все эти небоскребы!

— Мм… Мамочка, здесь холодно. Я хочу обратно в каюту.

Я отвела его обратно к Мэри, но, когда они вышли, чтобы пройтись вокруг ресторанного зала, вернулась в каюту. Недовольная своим макияжем, я смысла его и принялась наносить его заново, но у меня так тряслись руки, что моя специальная безвредная темно-красная губная помада беспомощно тыкалась в верхнюю губу. Я порылась в своих кремах под пудру, вытащила не тот, какой нужно, отбросила его, схватила какой-то другой, нанесла его и перевернула пудру. Нос мой выглядел слишком крупным. Я уставилась на него, и в рассеянности вылила слишком много духов. В каюте запахло ими так сильно, что в моей памяти возникли лихорадочные образы Нелла Гвина, продающего гвоздику в китайском ресторане. Силясь не поддаться крайнему отчаянию, я сказала своему отражению в зеркале: «Я обязательно выиграю. Я верну его обратно. Обратно в Мэллингхэм. Обратно ко мне». И, пораженная сходством моего бормотания с знаменитым заклинанием Клуе: «С каждым днем, и с каждым шагом мне становится все лучше и лучше» — я рассмеялась, и у меня прибавилось смелости.