Киран Крамер - Мой граф Страница 9

– Вы лишь подтвердили мою точку зрения. – Тон Грегори был спокойным, но твердым. – Вы чересчур эксцентричны, себе же во вред. Вам надо в Лондон. Там вы найдете себе мужа. Завтра я уезжаю на загородный прием близ Эшбертона. А на обратном пути в столицу заеду и заберу вас. Станете жить с моей матерью и сестрами. Это будет примерно недели через две.

– Отличная идея! – одобрил Берти. – Не знаю, о чем я думал, разрешая ей удрать в Париж.

Пиппа обвиняюще ткнула пальцем в лорда Уэстдейла и посмотрела на маму и дядюшку Берти.

– Но он убегал из Англии на целый год, – дрожащим голосом возмутилась она. – Почему вы должны его слушать?

Никто не сказал ни слова. Напряжение в комнате сгустилось до предела.

– Неужели всем наплевать, что я хочу зарабатывать на жизнь изготовлением скульптур из сахара? – прошептала Пиппа. – Что у меня есть мечта, которая сделает меня счастливой? Мама? Помнишь, ты была актрисой?

Молчание.

– Дядя Берти? Ты отказался от архитектуры, чтобы строить свои театры. Потому что они доставляли тебе радость. Помнишь?

Дядюшка хмурился на огонь, упорно не встречаясь с ней взглядом.

Что случилось?

Это все Грегори виноват. Опять.

Пиппа посмотрела на него. В глазах у него пылало нечто такое, от чего так и тянуло проверить, не соскользнул ли вырез платья еще ниже. Но она ни за что не станет этого делать. Не посмотрит вниз. Без сомнения, именно этого Грегори и добивается. И надеется, что она будет краснеть и заикаться.

Назло ему она окинула его презрительным взглядом. Он небрежно закинул ногу на ногу, отчего ткань на бедрах сильно натянулась, слишком явно демонстрируя крепкие мускулы, которые просто не имеют права быть такими привлекательными.

Его, казалось, ничуть не трогало ее нескромное разглядывание.

– Долг – сам себе награда, – спокойно заметил он. – Вы должны выйти замуж, леди Пиппа.

– Пожалуйста, хватит говорить об этом, – выдавила Пиппа. – Может… может, мы пообедаем?

– Давайте, – тоненьким голосом отозвалась мама.

Пиппа поднялась, чувствуя себя уязвимой девушкой, чьи мечты оказались под угрозой, особенно когда столкнулись с покровительственным графом, который решил быть вершителем ее судьбы.

Грегори пересек комнату перед дядюшкой Берти, по-прежнему восседающим в кресле, чтобы предложить ей руку. Это было милое представление под названием «Давай оставим это в прошлом, ладно?».

Вместе они прошли в столовую.

– Не обращай внимания на разочарование Берти насчет нас, – сказал граф. – К завтрашнему дню он забудет.

– Нет, не забудет, – безжизненно отозвалась Пиппа. – Он никогда не забывает.

Грегори выдвинул для нее стул, и от его близости у нее перехватило дыхание настолько, что, когда она все же вздохнула, ее громкий всхлип был бы услышан всеми, если б его не заглушило тяжелое пыхтение собак под столом.

Пиппу ужасало, что после всего, что она сегодня пережила, ее по-прежнему влечет к блестящему гостю. Когда год назад он целовал ее в саду Элизы, Пиппа прекрасно понимала, что он ее использует. Наказывает. И кем же делает ее эта безрассудная влюбленность? Пустоголовой дурочкой?

Поэтому, когда несколько минут спустя, за обедом он попросил открытую солонку с прелестной маленькой ложечкой, Пиппа с готовностью протянула руку за набором, но отдала его не сразу.

Когда рот Грегори дернулся от чего-то, похожего на веселье, Пиппа предположила, что у него имелись на то веские причины. Он, важный человек, соблаговоливший оставить бурную светскую жизнь в Лондоне, чтобы приехать в Дартмур на день рождения старика, вынужден сидеть рядом с девицей, которая радуется всяким пустякам вроде ложечек для соли, фальшивых тиар и сахарных скульптур, с девицей, которую он только что пообещал выдать замуж за другого, пока еще неизвестного.

На миг время как будто остановилось, и Пиппа взглянула на эту сцену словно со стороны. Вот часы на каминной полке, которые стоят тут столько, сколько она себя помнит, и тикают как-то чуть-чуть неправильно: «так-тик, так-тик» вместо более привычного «тик-так». Вот картина маслом, висящая на стене над буфетом, с тем же самым кораблем, пробивающимся сквозь бурные морские волны. Рельефные розы на замысловатой лепнине, тянущейся вдоль потолочных швов и обрамляющей нарисованных там купидонов, вполне изысканны, но Пиппа видела их тысячу раз, и теперь этот вычурный бордюр делал комнату не столько легкой и изящной, сколько удушающей.

«Господи, и это моя жизнь».

Пиппа искоса взглянула на Грегори, и он послал ей тайную, понимающую улыбку. Должно быть, ему сегодня доставляет особое удовольствие пренебрегать ею. Не человек, а какое-то бессердечное чудовище! И несмотря на все это, Пиппа помимо воли наклонилась на полдюйма ближе к нему.

Глава 2

За обедом Пиппа смотрела на него как на воплощение дьявола. И это хорошо. Осталось всего лишь несколько часов делать вид, что между ними не произошло ничего страшного, а завтра утром он уже будет в пути.

Но потом она наклонилась ближе, чтобы что-то сказать, и все в нем настойчиво потребовало податься к ней. Он представления не имел почему. Несмотря на то что теперь он смотрел на нее как на женщину – после ее предательства и того их поцелуя в саду Элизы, – а не просто как на соседку по столу во время ежегодного празднования дня рождения Берти, Пиппа не в его вкусе.

Элиза была в его вкусе. Она была нетребовательной и безмятежной… по крайней мере с ним. Но не с Дугалом. Грегори не мог забыть, что с Дугалом она была дерзкой, уверенной и страстной, а теперь эти двое женаты.

Любовь ли это?

Грегори, впрочем, все равно. Бог с ней совсем, с этой любовью. Он верит в похоть. Она быстро проходит, но, пока длится, она чудесна.

– Твои волосы очень красивы в свете свечей, – сказал он Пиппе.

А почему бы и нет? Он все равно уезжает, и она больше не питает к нему нежных чувств, по крайней мере тех, что, должно быть, питала до того, как год назад он выхватил у нее альбом и поцеловал ее.

Это был самый незабываемый поцелуй в его жизни.

Но Грегори хотел бы забыть его.

Весь его страх, скорбь, гнев, боль и чувство вины – все это выплеснулось в том поцелуе.

Грегори было невыносимо понимать, что Пиппа знает его. Возможно, сама того не сознавая, она знает его лучше, чем кто-либо другой.

В тот день в саду Элизы он вкусил с губ Пиппы подлости своей души. Неудивительно, что сегодня Пиппа ясно дала понять, что больше ни капельки не влюблена в него. А жаль. Ему было на чем сфокусировать свою горечь, когда он держал ее сердце в своих руках.

Так что теперь в каком-то смысле, вылавировав из камней ее предательства и остатков его презрения, они вернулись к прежним дням, прежним отношениям. Он может сказать леди Пиппе Харрингтон правду и не волноваться о подтексте, точно так же, как мог бы сделать комплимент какому-нибудь приятелю в «Уайтсе»: «Отличная лошадь, красивый галстук».