Диагноз: влюблённость в ночном отделении (СИ) - Ксения Амуровна

Ксения Амуровна

Диагноз: влюблённость в ночном отделении

Диагноз: влюблённость в ночном отделении

Когда сирена завыла в третий раз за ночь, я даже не успела поправить ту проклятую прядь волос, которая вечно лезет в глаза. Вроде бы заколка новая, а ведёт себя как пьяная студентка на вечеринке — норовит улизнуть в самый ответственный момент. Но тут не до неё. Потому что прямо передо мной, в центре этого ночного безумия, стоял он — Алексей.

Коридор отделения напоминал муравейник, который пнули сапогом. Капельницы дребезжали на тележках, пейджеры орали, как стая голодных чаек, а от ламп дневного света рябило в глазах. И посреди всего этого — он. Доктор Чернов. Высокий, в перепачканном кровью халате, который каким-то чудом сидел на нём так, будто его сшили на заказ в Милане. Брови сошлись в суровой гримасе, руки — те самые, которые за сегодня уже зашили трёх пациентов и вывели бабушку из предынфарктного состояния, — сжимали стетоскоп. Вид у него был такой, будто этот стетоскоп лично оскорбил его предков. Или… может, он боролся с желанием врезать мне по затылку за то, что я пятый час подряд путаю адреналин с физраствором?

«Нет, Катя, — мысленно отругала я себя, разворачивая стерильный пакет. — Сначала капельница, 0,9% раствор NaCl, анализы из лаборатории… А потом уже фантазии о том, как его халат сползает с тех самых плеч, на которых я бы с радостью устроила себе отпуск» .

Господи, из-за этих 12-часовых смен мозг начинает генерировать идеи похуже, чем сайты сомнительного содержания. Но представить-то можно? Он же как греческий бог из плоти и крови — если бы у греческих богов были тёмные круги под глазами и привычка материться из-за сломанного аппарата ИВЛ.

Алексей резко обернулся, и моё сердце сделало сальто назад. Его глаза — два осколка мартовского льда, такие пронзительные, что даже в полумраке коридора от них бегут мурашки.

— Ты там живая? — хрипло бросил он, срывая шапочку. Чёрные растрёпанные волосы упали ему на лоб, и мне вдруг дико захотелось их поправить. Вместо этого я судорожно кивнула и протянула ему папку с анализами.

— Пациент в четвёртой палате кричит, что у него аллергия на морфин, — процедил он, листая бумаги. — Говорит, что будет чесаться, как блохастая собака. Проверь историю болезни — вдруг не врёт?

— А если врёт? — спросила я, чувствуя, как предательски дёргаются уголки губ.

— Тогда скажи, что чесаться он будет только в области совести, — буркнул он, и я расхохоталась. Глупо, да. Но после четырёх часов сна за двое суток смешным кажется даже меню в столовой, где на завтрак подают «омлет с сюрпризом»(сюрприз — скорлупа).

Его взгляд на секунду задержался на моей улыбке, и в уголках его губ дрогнуло что-то вроде усмешки. А потом он шагнул вперёд — так близко, что я вдруг ясно увидела, как его халат прилип к груди от пота. Господи, неужели в этом аду есть кондиционер?! Мой мозг тут же нарисовал картину: вот он срывает халат, а под ним — ну, например, майка, обтягивающая рельефный пресс… Или вообще ничего. Стоп. Нет. Катя, ты же профессионал! Сейчас не время мечтать о том, как доктор Чернов выглядит без...

— Катя. Катюш! Ты меня слышишь?

Я вздрогнула, как школьница, пойманная на списывании.

— Да, доктор!

— Не доктор, — он нахмурился, но глаза его смеялись. — Алексей.

Сердце ёкнуло. Впервые за полгода он попросил называть его по имени. Время замедлилось. Остановились ли пейджеры? Замолчала ли сирена? Нет, конечно. Просто мой внутренний мир внезапно зазвучал саундтреком из романтического комедийного сериала.

И тут вбежала Настя, младшая медсестра, с лицом, похожим на прокисший творог.

— Доктор, в седьмой палате пациентка орёт, что у неё из разреза торчит кишка!

Алексей закатил глаза, словно молил небеса о терпении.

— Катя, ты справишься с брезгливостью?

— Да я уже третью ночь не сплю — мне всё равно, что торчит, лишь бы не мои собственные органы, — брякнула я, и он фыркнул. Громко. От этого звука по спине пробежала тёплая волна.

— Пойдём, — кивнул он, и мы двинулись по коридору. Его запах — антисептик, кофе и что-то древесное — окутывал меня, как одеяло. Ночь обещала быть долгой. Но вдруг… всё не так уж плохо?

Он наклонился над столом с рентгеновскими снимками, и я поняла, что моя карьера висит на волоске. Нет, не из-за пациента с переломом таза. А потому что стоило его спине напрячься под хлопковым халатом, как все мои нейроны дружно забили в набат: «Смотри! СМОТРИ!»Я старалась. Честное слово. Но как тут сосредоточиться на дозировке антибиотиков, когда его поясница — эта проклятая, идеально очерченная поясница — двигается в такт дыханию, будто играет в прятки с тканью?

— Катя, ты где? — голос Насти пробился сквозь гул в ушах. — Пациент в пятой просит обезболивающее!

— Уже несу, уже несу… — пробурчала я, хватая шприц. А сама думала: «Вот бы кто-нибудь вколол мне успокоительного — или эротизола нового поколения».

Он повернулся — медленно, как в замедленной съёмке. Рукав халата закатан до локтя, вены выступают, как рельеф на карте местности под названием

«Руки, от которых хочется упасть в обморок».

И вдруг — чистая воды галлюцинация от недосыпа: его пальцы скользят по моей спине, расстёгивают пуговицы блузки… Медленно. Ласково. Будто он распахивает не сестринскую форму, а страницы моих самых постыдных фантазий. Тепло его ладоней — представь, оно такое же, как после стерилизации, только живое. И губы… Боже, его губы. Сейчас, в реальности, они сжаты в тонкую линию — он обсуждает с коллегой некроз тканей. А в моей голове они прижимаются к шее, и я чувствую, как мурашки бегут ниже пояса, словно стадо антилоп, спасающихся от льва.

— Катя? — это уже Алексей. Его хриплый от усталости голос режет воздух, как скальпель. — Ты что, спишь на ногах?

— Ага, — выдавила я, чувствуя, как краснеют мои щёки. — Мечтаю, чтобы нас всех усыпили до понедельника.

Он фыркнул, и я поймала себя на мысли: А что, если его смех — это звук, который издает его диафрагма, когда я… Стоп. Хватит. Сейчас девушка с физраствором заметит, что у меня расширены