Диагноз: влюблённость в ночном отделении (СИ) - Ксения Амуровна Страница 3

Стеллаж с пробирками рухнул где-то позади. Алексей резко отпрянул, а я чуть не отпрыгнула в сторону — и наткнулась на поднос с таблетками. Смесь аспирина и феназепама рассыпалась по полу, как конфетти.

— Ой, блин! — схватилась я за щёки, пылающие, как после лазерной эпиляции. — Я… я сейчас всё уберу!

Он присел рядом, собирая таблетки. Наши руки снова встретились — на этот раз у банки с «Первоцветом».

— Знаешь, что я думаю? — его голос звучал притворно серьёзно. — Нужно запретить тебе приближаться к аптечке. И ко мне. Ты слишком...

— Слишком что? — выпалила я, затаив дыхание.

— Слишком хороша в провокациях.

И тут я поняла: я проиграла. Его взгляд, медленный, томный, скользил от моих губ к груди и обратно, словно он составлял карту точек для будущей атаки. А я стояла как дура с рассыпанным феназепамом в руке и думала: «Вот бы он сорвал этот первоцвет в моей ложбинке…»

Ой, чёрт. Ой. Срочно нужно прокапаться чем-нибудь холодным. Желательно внутривенно.

— Катя, ты точно в порядке? — он приподнял бровь, явно наслаждаясь моментом. — Какой у тебя пульс?

— Сто тридцать, — честно призналась я. — Но я особый случай. Мне можно.

Он усмехнулся, поднимаясь, и потянулся — нарочито медленно, так что халат обтянул его спину, как вторая кожа.

— Держи себя в руках, Кулёмина. Мы же ещё не выпили тот кофе…

И ушёл, оставив меня с рассыпанными таблетками, бьющимся сердцем и одной крамольной мыслью:

«Если это предвкушение, то какого чёрта будет сам «кофе»?

Сирена взвыла, как обиженный ребёнок. Мы рванули к палате №3 — мужчина лет сорока, шок после аварии, давление падает быстрее, чем моральные устои в отделении при виде Алексея без халата. Капельницы, дефибриллятор, крики «Адреналин!», но мой мозг уже улетел на три шага вперёд.

Его рука на моей талии. Другая — откидывает халат. Мы прижаты к холодной стене ординаторской, но от его кожи исходит жар, как от перегретого ноутбука. Поцелуи спускаются к ключице… Нет, ниже. Замок на блузке щёлкает под его пальцами — боже, почему у медформы такая сложная фурнитура?

— Катя, латекс! — рявкнул Алексей, протягивая руку за перчатками. Я сунула их ему, пытаясь не заметить, как его предплечья напрягаются под рукавами. Брахиалис, думаю. Или бицепс. Неважно. Важно, что каждая его вена сейчас казалась дорожной картой к моему позору.

Дыхание учащается. Его губы — там, где шея переходит в плечо. Руки скользят под юбкой униформы, шершавые от стерильного мыла…

— Кулеёмина, ты спишь?! Давление! — его голос ворвался в фантазию, как скальпель в абсцесс. Я вздрогнула, уставившись на тонометр.

— 80 на 40! — выпалила я, не отрываясь от его профиля. Он наклонился над пациентом, и я ясно представила, как его спина скрипит от напряжения. Вот бы помассировать её. Медленно. Со всякими… медицинскими маслами.

— Поднимите ноги выше! — скомандовал он, а сам повернулся ко мне и подмигнул. Да, подмигнул! Прямо посреди реанимации! Сердце моё застучало, как молоток по гипсу. Если он продолжит в том же духе, мне понадобится кислородная маска. Или священник.

Пациент застонал, и Алексей резко выпрямился.

— Стабильно. Идём дальше.

Его рука легла мне на спину, чтобы подтолкнуть к выходу — будто случайно. Пальцы впились в поясницу на мгновение дольше, чем нужно. Вот так и представляешь, как эти же пальцы распускают твой хвостик… Нет, Катя, это уже слишком. Хотя с другой стороны…

— Ты точно не превратишься в тыкву до конца смены? — шепнул он, открывая дверь в коридор. — Ординаторская через час. Если эта ночь нас не прикончит.

Час. Шестьдесят минут. Три тысячи шестьсот секунд. Я кивнула, чувствуя, как под коленками подрагивают мышцы. Если бы он знал, что я уже мысленно сняла этот дурацкий халат. И его тоже. И…

— Кать! — вбежала Настя, пролетев, между нами, как пуля. — В травмпункте драка — мужик с ножом в ягодице! Говорит, случайно сел на вилку. Но ты же знаешь наших «случайностей».

Алексей фыркнул.

— Пойдём. Вилка в пятой точке — это святое. — Он двинулся за Настей, но обернулся, поймав мой взгляд. — Только не вздумай заснуть.

Заснуть? Да я уже вторую неделю как в коме от твоих взглядов. Я поплелась за ними, ловя обрывки своих же фантазий:

Ординаторская. Дверь заперта. Одна его рука в моих волосах, другая скользит под блузкой. Поцелуи резкие, небрежные, как записи в амбулаторной карте. Его зубы задевают нижнюю губу…

— Осторожно! — кто-то толкнул меня в бок, и я чуть не врезалась в каталку с перевязочными материалами. Сотни бинтов покатились по полу. — Катя, ты в порядке? — спросил санитар Витя, наклоняясь, чтобы помочь мне.

— Да, — прошептала я, глядя на убегающего Алексея. — Просто… предвкушаю кофе.

— Кофе? — Витя хмыкнул. — Наш автомат выдаёт жидкость, похожую на смолу. Не советую.

Если бы он знал, что «кофе»сейчас — это кодовое слово для всего, что может произойти на узкой кушетке за тонкой стенкой от дежурной части...

Последний час смены растянулся, как жвачка на асфальте. Мы бегали между палатами, но каждый раз, когда наши руки случайно соприкасались, я ловила его взгляд — тёмный, обещающий. Всё внутри сжималось, как грелка при надавливании. Одна сирена — и я вздрогну, как от сигнала тревоги. Только бы не прервали — а то придётся любить друг друга в режиме «экстренки», под аккомпанемент криков «Где жгуты?!»и света фонариков в лицо.

— Смена окончена, — сказал он ровно в 7:00, появившись у меня за спиной. Его челюсть была напряжена, волосы растрепаны, а на шее виднелись следы от стетоскопа. Хочу оставить там свои. Звучит как диагноз, но пусть будет так.

— Кофе? — он приподнял бровь.

— Да, — ответила я, забыв, как дышать.

Он схватил меня за запястье — быстро, словно боялся, что я передумаю, — и потащил в ординаторскую. Дверь захлопнулась. Тишина. Только часы тикают, словно отсчитывают последние секунды до взрыва.

— Катя... — его голос сорвался.

И тут снова завыла сирена. Не бортовая. Наша.

— Чёрт! — он ударил кулаком по стене. — Травма со стороны!

Мы замерли в сантиметре друг от