Я тебя уничтожу (СИ) - Рахманина Елена Страница 10

Мы почти одновременно покинули больничные стены, находясь в разных медицинских учреждениях. Мысль о том, что он может ко мне прикоснуться, вызывала ужас, я шарахалась от него, а он не мог понять, что происходит, сделав соответствующие умозаключения уже после того, как узнал о моем сексе со своим врагом, решив, что все то время, пока я находилась на лечении, сминала простыни на его постели.

До моего скудного умишка не сразу дошло, почему Денису так требовалось, чтобы я переспала с Торфянниковым, и только потом поняла, что так они хотели подставить Франка под пули. Конечно, он ринулся очищать свою запятнанную гангстерскую честь, а это возможно только пустив кровь обидчику.

– Когда мы расправимся с Франком, можешь забирать вашего отпрыска и уебывать, – сказал Черный фразу, ради которой я пыталась жить все последующее время.

Весь предательский план заключался в том, что люди Торфянникова могли убить Франка еще до того, как он подобрался бы к своему врагу, но он всегда был везучим сукиным сыном и каким-то образом сумел выжить. И не просто выжить, а еще и избежать уголовного преследования, несмотря на гору трупов, которую оставил за собой. А позже я не могла понять, почему Черный не убрал его, по какой причине у него этого не получилось, почему сам Самгин его не уничтожил, как не вычислил того, кто предал его, ведь я знала: почти все остальные его люди погибли в период тех событий.

6.2. София

Поднимаю на Самгина сухие глаза (мои слезы за пережитую боль давно иссякли), изучая его белое, как полотно, лицо.

– Не знаю, как ты выжил, – произношу, слыша переполняющий мой голос цинизм, – хотя видит Бог, я ждала вести о твоей смерти, но, так её и не получив, не смогла забрать у тебя ребенка. Так как вы оба остались живы, Денис бы не успокоился, зная, что я могу тебе во всем признаться, и я понимала, что моя жизнь будет под угрозой, но и к тебе я вернуться тогда тоже уже не могла, да и не хотела – слишком глубоко мне ранили душу. Предугадывая его желание меня убрать, поставила его в известность о том, что в случае моей смерти ты первый узнаешь всю правду, и мы договорились, что пока я не приближаюсь к тебе, все будут в безопасности.

Рассказывая, не могла смотреть на него, но теперь вижу, что его глаза полны каких-то нечеловеческих эмоций, которые даже я не могу распознать. Он сидит, не двигаясь, молча уставившись на меня.

– Ты поверила в то, что я мог бы отдать тебя им? – спрашивает он севшим голосом, а я все никак не могу понять, что сейчас с ним происходит и как он воспринял мой рассказ. Самгин всегда был потрясающим игроком в покер, способным обвести всех вокруг пальца, пряча истинные эмоции, поэтому сейчас он в равной степени мог бы обвинить меня во лжи или посыпать голову пеплом за свои промахи.

– Нет, – отрицаю я, глядя в его глаза, умалчивая, что на доли секунд этот страх все же овладевал мной тогда, лишая сил жить и сопротивляться, но недостаточно для того, чтобы сломить меня окончательно, как того хотел Черный.

В Самгине будто что-то надламывается, прорывая плотину и я наблюдаю, как ударная волна эмоций захлестывает его: он судорожно запускает пальцы в волосы, уставившись в стол, пытаясь отдышаться. Я вижу, как через несколько долгих минут костяшки пальцев белеют, когда он опускает сжатые кулаки на стол и поднимает на меня глаза.

– Ты меня ненавидишь? – задает вопрос, словно не веря, что после всего произошедшего я здесь, перед ним, а не истекаю кровью в той квартире.

Делаю глоток терпкого бархатистого вина, перекатывая на языке, чтобы прочувствовать его тона. Алкоголь согревает, успокаивает мой измученный воспоминаниями разум.

– Ненавидела. Винила тебя во всем произошедшем, в убийстве нашего неродившегося ребенка. Я не могла после этого забеременеть, – признаюсь, проводя пальцем по верхнему краю тонкого бокала, смотря во тьму своих воспоминаний. – Не то чтобы я хотела – мысль завести еще детей, вызывала отторжение потому, что я бросила одного и не смогла спасти другого, да и мужей не любила в достаточной степени, чтобы возникло такое желание. Хотя я провела бесконечное множество бессонных ночей, размышляя, как забрать Клима у тебя, но не могла оттого, что моя трусливая душа боялась, что он разглядит на мне ту грязь, которой меня запятнали твои люди.

Содрав с него всю защиту, я ранила его настолько жестокими словами, что они были способны убить, но каждое слово – правда, моя правда, вымученная, выстраданная, состоящая из бесконечной боли. И когда я поднимаю на него взгляд, то вижу, что теперь он пытается справиться с той же болью, что терзала меня все эти годы.

– Но и себя ненавидела и так же винила, – продолжаю своё откровение. – Ведь я могла быть с другим – с тем, кто честно трудится с девяти до шести и приносит домой не пачки денег, а буханку хлеба и колбасу по праздникам. Моя вина равноценна твоей, мы оба сделали свой выбор, мы оба понесли за него ответственность.

Я замолкаю, чувствуя внутри пустоту после исповеди.

Самгин порывисто поднимается и выходит на веранду, забирая с собой сигареты, и пусть я давно не курю, но мне тоже нестерпимо хочется составить ему в этом компанию, поэтому кутаюсь в плед и с бокалом вина в руках следую за ним.

Замечаю, что он избегает встречаться со мной взглядом, помогая мне прикурить сигарету. Сам же он, закурив, прислоняется лбом к деревянной балке, вглядываясь в пустоту ночи, а я молча втягиваю в себя табак, испытывая успокоение в этом старом ритуале.

– Думала, что ты решишь, будто я лгу, что всё это выдумки, – озвучиваю свой самый большой страх, преследовавший меня все эти годы.

Анатолий вздрагивает от моих слов и медленно поворачивается ко мне лицом. Он гасит свою сигарету и приближается, останавливаясь рядом, осторожно, словно касаясь чего-то необыкновенно хрупкого, проводит большим пальцем по моей щеке.

– Я жить не смогу, пока он не сдохнет, – отвечает Самгин, и его слова совсем не вяжутся с ласкающими движениями пальцев, но вместе с тем, говорят о том, что он мне безоговорочно верит, распутывая тугой узел в моей душе.

– Прошу тебя, не надо, – молю, сжимая его руку. – Я вовсе не для этого все рассказала. Всё это было очень давно.

Самгин закрывает глаза, будто представляя все произнесенные мной вслух сцены, и его лицо искажают муки боли, а мне хочется провести по его лицу пальцами и стереть всё.

– Нет, Соня. Ничто не забыто, и никто не прощен. Он посмел… – Толя пытается произнести это слово, но у него ничего не получается, – обидеть тебя, и за это он поплатится.

Я отворачиваюсь от него разрывая контакт, понимая, что совершила ужасную ошибку, что лучше бы ничего не рассказывала, ведь годы назад уже не вернуть, а от смерти Дениса мне вряд ли станет лучше, пусть я и желала, чтобы зло получило свою кару, но не ценой жизни любимого человека. А зная Франка, его не остановит страх смерти или угроза тюремного заключения.

Анатолий подходит ко мне и обнимает со спины, прижимая к себе. Мы молчим некоторое время, погруженные в свои страхи: я опасаюсь, что он не выживет, а он – что Денис продолжит жить.

– Самгин, ты ко мне хоть что-то чувствуешь? – поворачиваясь лицом к нему, дергаю его за рубашку, пытаясь возвратить его их фантазий об отмщении.

Очевидно, что он безуспешно пытается справиться с яростью, которая расцветает в нем с каждой минутой все больше и ярче, но мой вопрос все же немного приводит его в чувство, и он окутывает меня взглядом, но совсем не таким, как раньше, как все эти чертовы годы: мягким, теплым, нежным, и мне хочется уже от этого расплакаться, потому что я не могу больше держать оборону, потому что все опасения минувших лет кажутся надуманными и глупыми.