Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова Страница 13

– Мне хочется видеть желание, а не вырывать это желание обстоятельствами. И уж тем более силой.

Последнее он сказал оскорблённо; и по отношению к себе, и по отношению ко мне. Я чертыхнулась и спрятала взгляд (всё-таки смущение – вопреки словам Отца – мне знакомо) в нависающей на окно гардине. За алой тканью виднелись металлические прутья, отделяющие Монастырь от Мира.

– Время перекусить, не находишь? – воскликнул Гелиос и резво поднялся.

Побрёл к столу у изголовья кровати (где находилась ранее бутыль) и вгляделся в поднос с закусками, на котором веером лежали клиновидные раковины.

– Устрицы и сыр. Оригинально, правда?

Я не ответила. Не ответила, но взгляд перевела – значит, пришёл к выводу мужчина, проявила любопытство. Разрезал раковину – названную устрицу, две равные части размыкались подобием ног и жидкость сочилась до пальцев – не брызнула, не успела. Бог Солнца запрокинул её и испил, довольно причмокивая и убеждая попробовать.

Немым жестом я согласилась.

Вторая раковина прыгнула меж сухими пальцами; разомкнулась. Мужчина склонился ко мне и поднёс мидию к губам – я же отстранилась и бросила уверенное:

– Могу сама!

– Можешь. Но какое в том удовольствие?

Рот послушно открылся: залил. Тягучее и упругое мясо скользило по языку, оставляя жирный вкус. Закрыла глаза и с трудом проглотила.

– Ожидала ты иного, верно? – забавлялся Бог Солнца, и лицо его украшала улыбка – не насмешливая, не чуждая. А моё лицо боролось с судорогой от незнакомого.

– Не самый лучший опыт. Это… – я пыталась приноровиться ко вкусу, застрявшему на языке, – …это точно можно было глотать?

Мужчина улыбнулся.

– На любителя. Без установок.

– Какой от них толк, если они такие склизкие?

– Устрицы – чудесный афродизиак.

– Даже не знаю, хочу ли знать, что это.

И Бог Солнца склонился к моему лицу, чтобы нашептать ответ. Щека пригрела щёку, а тёплый воздух обдал мочку уха; хриплые слова опустились до живота. Принцип работы этой съедобной дряни – аналогичен. Однако запах…я уловила сладкие ароматы (на то обратил внимание мой собеседник).

– Сливочный мускус, – сказал он. – Нравится?

– Очень.

– Тоже афродизиак.

– Вы раскрываете все свои карты?

– Ты можешь делать вид, что не понимаешь.

– Зачем?

Взяла интонацией и оторопевшим взглядом; уверенности прибавил наконец расплывшийся по телу алкоголь.

– Потому что это игра, Луна. Всё, что делают мужчина и женщина по отношению друг к другу – игра.

И Бог Солнца пожелал поправить мои волосы – аккуратно, ещё больше подставляя благоухающий рукав рубахи.

– Разреши?

– Разрешаю.

– У тебя очень красивые волосы, Луна, – говорил мужчина, откидывая выпавшую прядь и смахивая с плеча – словно бы лёгким касанием – выбившихся приятелей, – в клане Солнца все блондины – мраморные, платиновые. Я же седой головой награждён в силу прожитых под солнцем лет, но – раньше – тоже был таков. Всегда смотрел на светлые головы и предпочитал их по крови, не подозревая, что чёрные – вороные – могут так увлекать.

Концы вились на его кулаке. Я следила за мужским взглядом, ласкающим взглядом.

– О чём же вы думаете, Бог Солнца? – спросила я.

– Лучше не знать, Луна.

– Вот как? – фальшивое удивление.

– О таком не принято говорить. Показать – дело другое.

Его интонация…такая близкая, такая липкая, такая раздевающая. И голос…укачивающий, медитативный.

С испуга – вдруг – я оборвала касание собственным движением: дотянулась до столешницы и взяла бокал. Бокал встал меж говорящими.

– Я добавлю, – обронил мужской голос и ускользнул к бутыли.

Всё понял. Понял, что я не справилась: струсила и отступила. Играть у меня не получалось.

Напиток брызнул в пустое стекло. Я выпила. Выпила и попыталась успокоить обезумевшее сердце. Луна, пора прекращать. Прекращать лакать снадобье из спирта и ягод, прекращать тупить взор и тянуть время, прекращать слушать человека, который купил твоё тело, а не твои мысли и чувства. Ему интересен опыт – то есть его отсутствие, а не прошлое, которое привело к вашей встрече. Прекращай, Луна.

– А вы почему не пьёте? – спросила я, едва дойдя до дна.

– Тебе ответить честно или красиво? – улыбнулся Гелиос.

– Давайте договоримся. Говорить только правду.

И мужчина смаковал ответ на собственных губах, приглядывался, очерчивал.

– Не желаю притуплять чувства. Не хочу нарушать один вкус другим.

И поймал ещё большую растерянность на моём лице.

Я бы добавила причину иную: внесена слишком большая плата, чтобы отправлять это в забытье.

– О чём же думаешь ты, Луна? – спросил мужчина и протянул ко мне руку – пальцами замер у лица. – …разреши?

Мне нравилось, как своевременно притуплялась его напористость, но не переставала при этом быть уверенностью. Потому я кивнула, на что горячие отпечатки нарисовали линии по щеке.

– Думаю, как бы не думать, – призналась немедля. Добрый взгляд просил продолжения. – Думаю, вы говорите эти слова каждой девушке, но потом думаю, могли бы молчать вовсе. Что есть правда?

– А что именно ты хочешь узнать? – пыткой давил собеседник.

– Вы беседуете с каждой? Много их было?

Гелиос неловко, но очень поспешно улыбнулся. Решил, наверное, что вопрос навеян наивной и неоправданной ревностью, присущей всем женщинам ко всем (даже не к своим и даже к незнакомым) мужчинам. Или что о нём напели другие послушницы. Но они не пели. Все молчали. И Хозяин Монастыря в том числе. Обыкновенно сплетни ласкали коридоры, но отчего-то утихли в последнюю неделю.

– А вот в этом, Луна, кажется, я не должен признаваться, – протянул Гелиос: рука его всё ещё находилась на моём лице. – Однако же если слова мои тебя утешат или успокоят, если они дадут мир твоей душе – ответ отрицательный. Не беседую. Не с каждой.

И я запутано выведывала причину тому. Удивительно, как, боясь обозвать вещи своими именами, мы придумываем им тысячу других (а я верила, что по подобному пути не двинусь). Но почему…? Боязнь обиды говорящего или пустотелая безграмотность? Может, личное неприятие…? А, может, отказ в то верить?

Гелиос ответил не сразу. Попробовал несколько ответов на языке. Бегло нахмурился. И нехотя говорил:

– Не знаю, коим образом спокойствие твоему сердцу принесёт упоминание иных девочек, Луна, но – истинно – девочки обыкновенно молчаливы и стеснительны. Да, так. Однако прытки и любопытны: а потому знают, что делать и делают.

– Простите, если разочаровала.

Однажды Мамочка плела мне о своевременных извинениях и взгляде, полным ропота и раскаяния. Возможно, то было применимо исключительно к Отцу, но попытаться следовало…

– Не разочаровала. Тебя же я боюсь обидеть, Луна, – заключил Гелиос. – Как ты смеешь