Я придумаю нас другими - Вера Эпингер Страница 14

Шла по тротуару и безотрывно смотрела вверх — верила, что я пройду под пилонами в виде буквы «М» и всё вдруг резко наладится. Для беспринципного и сурового юриста в обычной жизни я вдруг снова стала излишне наивна…

Стучали колёса поезда, унося меня далеко-далеко. Вагон качало. Я лежала на верхней полке, заткнув уши наушниками, укрывшись тонкой белоснежной казённой простынкой, и смотрела в кусочек окна, за которым распростёрлась тьма. С каждым часом светлело всё больше.

«Самый тёмный час перед рассветом» — писал Коэльо в «Алхимике», и мой тёмный час наконец наступил.

Ju: Йорик понял, Йорик не дурак. Перефразирую. Пять утра — самое время, чтобы решиться. Нет, я, конечно, могу написать голосовое, но это будет крайность. В случае твоего нежелания встретиться лично/отсутствии объективной и рациональной возможности осуществить это. Теперь мой время задать вопрос. А что, мать его, происходит? Есть такая фраза: ежики плакали, кололись, но продолжали жрать кактус. Я как тот ежик и я устала жрать кактус. Вроде и так все понятно, но… хочу послушать твою позицию. Учитывая твою крайнюю занятость, заранее прошу выбрать время, когда мы уже поговорим по моей инициативе. Желательно — в ближайшее. Надеюсь, уже расставим точки над «и».

В то утро я с трудом уснула, убаюканная качанием вагона. А едва я протёрла глаза, меня ждало это.

Pavel: Юля, привет. Мы потому и встречались. Чтобы во всем нормально объясниться и расставить все точки над й. Все же обсудили.

Pavel: я видимо тупой и не сумел донести до тебя информацию. Извини мне мой кривой язык

Pavel: Хотя мне казалось, что было сказано предельно ясно. В любом случае это не значит, что я сказал, что мы не можем общаться.

Ju: Ну что опять за витиеватые фразы. Ты так и скажи. Юля, только знакомые. Всё

Pavel: какие витиеватости? Мы с тобой часа два сидели разговаривали, во всем разобрались, объяснились, а ты снова эту тему подняла. Мы можем дружить, общаться, тусить, но чего-то большего нет…

Напиши я сейчас «я зарыдала», это не отражало бы всего краха ситуации. Я читала его сообщение и чувствовала, как подыхаю. Рыдания застряли где-то в горле, не позволяя вдохнуть. Сердце билось в груди, как сумасшедшее, старательно гоня кровь по венам и артериям. Приливший к лицу жар обжигал. Три… два… один… Взрыв.

Я только успела уткнуться лицом в подушку, чтобы заглушить истерику. Чёрт побери, мне было больно и обидно, обидно так по-детски, до одури. Даже пореветь нормально не могла!

Поезд летел вперёд, приближая меня к дому. Попутчики в купе пили чай и переговаривались. А я лежала на своей верхней полке и вгрызалась зубами в подушку, гася свою боль. Я ненавидела его. Ненавидела себя.

Ju: спасибо)

Я не помню, откуда у меня взялись силы на это короткое сообщение, на то, чтобы закинуть его в чёрный список везде, где только можно; удалить все сообщения, все звонки и все переписки. Убирайся! Убирайся вон!

Как же я пожалела в тот момент, что люди не умеют стирать свою память.

Я шла по перрону, захлёбываясь слезами. Ехала в такси, сгорая от стыда. Дура, господи, какая же дура! Мне казалось, что я умру.

Но я не умерла.

***

С девяти до шести я была чёрствым юристом, не умеющим ни сожалеть, ни прощать; с ледяной маской на лице выступала в судах, смешивая противников с грязью и наслаждаясь своими победами.

С шести до девяти — уязвлённой и растоптанной влюблённой девочкой, которая цеплялась за реальность, боясь свихнуться от боли в груди.

Забавно. Я любила его образ, но он сам оказался совершенно не таким. Мне стало некого винить: я влюбилась в плод собственного воображения, и чья вина в том, что оно мало совпадало с реальностью?

Иногда я могла проснуться посреди ночи от слёз, заливших лицо. Тогда Марина обнимала меня и гладила по голове. «Всё будет хорошо» — говорила она, но я не верила ей. Ничто и никогда не будет хорошо, пока я такая.

Сперва я хотела уничтожить подарок, разорвать, разрезать, сжечь — выместить на нём всю свою злобу и отчаяние, но не смогла. И двенадцатого мая подарок, вместе со слезливым и глупым прощальным письмом, курьером отправился к своему получателю.

Сейчас я бы ни за что не отправила ему это, но что сделано, то сделано…

«С Днем рождения, Паша!

Серые глаза — рассвет,

Пароходная сирена,

Дождь, разлука, серый след

За винтом бегущей пены.

Может и к лучшему, что я не имею возможности лично вручить тебе подарок. Глупо, но личное поздравление подразумевает слишком большую сонму эмоций, которые я не готова испытывать.

Странное у нас вышло общение, мягко выражаясь. Стремительно началось и стремительно закончилось. Но, как говорится, всё начинается вовремя. И заканчивается тоже вовремя. Наше общение позволило получить мне бесценный опыт, который послужил катализатором для ряда выводов и умозаключений. Ты говорил, что нужно дистанцироваться от ситуации, взглянуть на происходящее от третьего лица, — и теперь я вижу наши взаимоотношения с точки зрения стороннего наблюдателя. Забавно, ей-Богу.

Может ты прочитаешь эти строки (надеюсь)… несмотря ни на что, мне хочется, чтобы ты знал одно: у тебя всё получится. Ты обязательно добьёшься поставленных целей, воплотишь в жизнь все намеченные планы. По-другому просто не может быть у таких людей, как ты.

Главное — верить в себя. И медленно, но верно идти навстречу к горизонту. Поездка на Красное Кольцо прекрасно показала все твои лучшие качества, так пусть они будут твоими спутниками на протяжении всей жизни.

Ты обязательно сядешь за руль (или штурвал?) самолёта. Red Bull Air Race когда-нибудь удостоится чести принять на своей воздушной арене тебя и твой борт. Рано или поздно, но… я верю, что так и будет. А пока пусть о грядущем напоминает тебе мой маленький подарок.

Яркими картинами в моей голове вспыхивает момент, когда ты рассказывал об этом мероприятии. И это лишь то малое, что я могла сделать, чтобы приблизить тебя к нему. Наверное, я уже знала, что не стоит покупать билеты в Казань на очередной этап — ну