Души. Сказ 2 - Кристина Владимировна Тарасова Страница 15

– Разумеется, – быстро соглашаюсь я.

И затем спешу оправдаться: попросту хотела узнать обо всех слугах в доме.

– Садом занимается Патрик (брат Патриции), а за транспортом ухаживает Гумбельт (немой работяга, и потому не пытайся его разговорить: физически то невозможно).

Киваю: всё поняла. И взглядом очерчиваю кухню в рыжем дереве. Рядом с узкой дверью, ведущей на улицу с торца дома, стоит корзина, полная свежих овощей. Узнаю, что доставка случается раз в несколько дней. Когда самого Гелиоса не будет дома, в мои обязанности входит встретить машину, получить еду и энергично расписаться в протягиваемом бланке. Ловко умалчиваю, что грамота мне мало знакома.

Занавеска ловко отпрыгивает из-за потока ветра, ударившего сквозь распахнутое окно, и кружевной окантовкой касается чайника. Подле него разбросаны тканевые мешочки, в которых утаены высушенные чайные листья с ягодами и кусочками фруктов. Чаи Гелиос готовит сам. Я тоже могу научиться.

Всё это так…уютно, по-домашнему. И чуждо.

– Назови любимую еду. – Мужчина ловко переводит беседу.

– Вся любимая, – улыбаюсь я.

Всё нравится, чем не угости. Раньше с её разнообразием было худо, а потому любой аппетитный запах разжигает во мне интерес. Гелиос, должно быть, рассуждает об ужине. Думает, что подать к столу. Или желает угостить?

– Хорошо, – соглашается он. – Давай так. Не любимая, а особенная.

– Особенная? Инжир, – вспоминается мне.

Мужчина хмурится и добавляет:

– Где же ты, Луна, нашла на пустынной и, прости, облезлой монастырской земле инжир?

– Угостили.

В этом моя неразговорчивость утомляет. Вместе с дрогнувшим и поникшим лицом добавляет загадки.

– Пусть так.

Мужчина покидает место и велит обождать, уходит через узкую кухонную дверь на улицу и возвращается спустя несколько минут. В задранной рубахе он несет плоды инжира.

– Откуда? – радостно восклицаю я и принимаю чернильные пятна.

– В честь твоего приезда, – объясняется мужчина и затем – через окно – указывает на каменную дорожку, колесящую сквозь задний двор до зелёной арки с танцующими в ней пёстрыми розами. – Из сада. Он там.

У меня – словно бы – перехватывает дыхание. И я прошу показать этот сад.

Мы бредём под салатовым куполом: листва плотная, одаривающая благой тенью в самые жаркие из дней; сквозь эти шапки – едва-едва – так и норовят проскользнуть ненавязчивые и очень редкие солнечные лучи: они касаются земли и нагревают дорожку. Деревья обнимают друг друга своими кронами: так они велики и близки. Ни единый сучок не нарушает идиллию изображаемого, все веточки на своих местах – усмирены и личной миссией награждены (миссией создания забвения и красоты). На плечо мне приземляется рухнувший (а, может, решивший приласкаться) крохотный бутон цветка. Я снимаю его и, поцеловав, закладываю в волосы. Любое – даже самое крохотное, самое юное – создание, взращенное Землёй должно быть награждено. А этот, покинувший отчий дом, сорванец лимонного цвета заслужил особую награду за свой сумасшедший, но направленный на благоговение, прыжок.

Теневой сад сменяется – через калитку-малютку – кустарниками и прудом, над которым нависает одно-единственное могучее дерево, отчего часть воды приятно сокрыта. Всё остальное разве что не искрится от чудесного солнца, пригревающего каждого жителя сада.

Я оборачиваюсь на мужчину, позволившему мне двигаться чуть впереди, и спрашиваю разрешения. Он, закладывая руки в карманы и отводя взгляд, отвечает, что я могу забавляться здесь, как пожелаю. И я желаю скинуть, наконец, сандалии (узкие и натирающие), которыми меня подкрасили при выходе из Монастыря, и сигануть в воду. Подол платья парирует над голубой гладью, ибо я крепко сжимаю его в руках, но, едва намокнув миллиметром края, плескается вместо со мной. Изнуряющая духота пропадает. Пруд неглубокий: дальше щиколоток не погружаюсь.

Я зову Гелиоса. Легкомысленно. Прошу присоединиться и взмахиваю мокрыми ладонями ввысь. Мужчина отказывается и бредёт дальше: приходится нагонять. Грустное лицо скоблит мой восторг, и я притупляю напрасные чувства.

– Контролируй себя, – говорит Бог Солнца. – Следи за собой.

Мы проступаем к зелёному лабиринту – крохотному и игривому. Затеряться там не затеряешься, но мягкие стены приятно напирают на плечи. За территорией сада и, соответственно, каменным ограждением высятся хвойные гиганты. Гелиос предупреждает, чтобы без нужды и согласия дом я не покидала (в часть дома – хвала этим странным богам! – входил сад, но манящий еловым запахом лес – нет).

– А где дерево инжира? – спрашиваю я.

– Недалеко от лабиринта есть ещё один сад, – отвечает мужчина и на моё шутливо раздосадованное лицо добавляет: – Потом найдёшь. Он совсем мал.

Гелиос озирается на дом и, говоря, что скоро начнёт поспешно темнеть, велит уходить. Мы возвращаемся.

Мужчина отдаёт себя работе, и я впервой наблюдаю за ним в кабинете: за станом, возвышающимся над дубовым столом, за напряжённым лицом. Гелиос бормочет что-то под нос, разворачивая и читая многочисленные письма, а я – за неимением дел в округе – устремляюсь на второй этаж. Предстоит знакомство со спальней.

Гардина прикрывает множество узких и высоких окон, к которым вплотную жмётся двуспальная кровать. Я расправляю руки и птицей приземляюсь в жёсткое – должно быть, после стирки – бельё, кутаясь в бесконечных одеялах.

О чём ещё ты могла мечтать, Луна?

Одна из стен украшена золотыми солнцами, противоположная ей сокрыта комодом, зеркалами и жердью с плечиками для одежды.

Я поднимаюсь и подкрадываюсь к трюмо. В верхнем ящике лежит жемчужного цвета гребень. Не просто случайно позабытый, а намеренно оставленный. И я улыбаюсь, принимая его. Улыбаюсь и веду по волосам, распутывая последствия долгой дороги. Полотно рокочет по лопаткам.

Человек, принявший меня в дом, позаботился о каждой детали.

Не верь словам, зри действиям.

Обрати внимание, Луна, здесь нет ни пылинки. Значит, к твоему приезду готовились и не в последний момент. Значит, тебя ждали. Значит, хотели видеть.

Я стаскиваю с себя платье и отшвыриваю его за гардину – на подоконник; дабы завтрашнее солнце приласкало его с утра и высушило мокрый подол. В зеркало на меня смотрит всё та же Луна, заслужившая чем-то милость Солнца. И в зеркале этом я вижу отпечаток Яна, который прикладывается к моей шее, чтобы попробовать крохотную частичку тела.

Брось.

Подумай, Луна, кто сделал для тебя больше. Нет-нет. Во имя тебя.

Одеяла загребают в объятия и велят позабыться сном. Ян оставляет спальню и больше не возвращается: неудовлетворение от несостоявшегося поцелуя гложет нас обоих, я знаю.

Спаситель