Эшли Дьюал - Если Небо Упадет Страница 17

— Сволочь ты, Мира.

Я не обижаюсь. Слышу всхлипы, чувствую, как дергается ее грудь, и сама раскисаю.

У настоящей дружбы нет срока годности. Хорошо, что поняла я это будучи еще на этом свете.

ГЛАВА 4

Шесть месяцев назад.

Я сижу на полу, облокотившись о диван. Сверху Стас. Он то и дело дергает мой длинный хвост, в ответ бью его волосатую ногу, свисающую вниз. На самом деле, мне не больно. Скорее мы шутим. Рядом Ленка. Напротив, тоже на полу, спиной друг к другу сидят Настя и Олег. Я бы заподозрила между ними что-то, если бы не знала обоих почти всю свою жизнь. Артем крутится на стуле. Меня начинает порядком это подбешивать, поэтому хватаю подушку и пускаю ее ему прямо в лицо. Естественно, парень перехватывает снаряд. Усмехнувшись, одаряет меня высокомерным взглядом и отрезает:

— Серьезно? Решила, не поймаю?

— Прекрати мельтешить!

— Да, достал уже, — тянет Олег. — Спускайся. Твоя очередь.

— Я только что был.

— Нет. Пока ты капал всем на мозги, мы уже прошли круг.

Артем недовольно сползает вниз, усаживается и спрашивает:

— Я живой?

— Уже было, — усмехаюсь я, чувствую, как Стас вновь дергает мой хвост, и со всей силы бью его худощавую ногу. — Сейчас нарвешься!

— Тише, тише.

— Ладно. Я актер?

— Нет, — отвечаем хором и переглядываемся. Вижу сгорбленную Ленку: она до сих пор не может прийти в себя, смеется до слез, потому что сама написала на стикере Темы: кончита вурст.

— Актриса?

— Нет.

— Я вообще мужчина или женщина?

— Это как сказать, — хихикая, отвечает Настя. Олег тут же толкает ее в бок: мол, не подсказывай, но поздно. Лицо Артема становится багровым. Увидев, как все мы одновременно взрываемся хохотом, парень кивает и нервно сдирает со лба бумажку.

— Да-да, — язвительно тянет он. — Кончита Вурст. Очень смешно, Лен.

Но нам действительно смешно. Подруга падает мне на колени, закрывает лицо руками и дергается, словно ее бьет током, а я попросту не могу дышать. Один взгляд на недовольную физиономию Темы, и все: меня раздирает от коликов на части.

Признаться, я обожаю сидеть с друзьями. Безумно разные, но на удивление близкие один другому. Честно, не помню, как мы познакомились, как впервые взглянули друг на друга и о чем в ту секунду подумали. Просто теперь я ценю данных людей. Они — часть моей истории. И не знаю: смогу ли я когда-нибудь забыть о них, смогу ли я продержаться хотя бы день без баек Ленки об ее сумасшедшем деде, теории относительности Олега, христианских порывов Насти, экспериментов с внешностью Стаса и мыслей Артема о вечном. Раньше это было бы легко, да. Но сейчас, после того, как я узнала, что значит настоящая дружба — нет. Вычеркнуть их из моей жизни сможет только что-то страшное. Но в страшное я верю так же смело, как и в Бога: никогда не видела — значит, никогда и не почувствую.

— Я человек? — лениво интересуется Олег. Присматриваюсь к его стикеру и одновременно со всеми тяну: нет. — Тогда, я…

— Все, — обрывает Ленка. — Отрицание — значит, дальше по кругу.

— Но Тема спрашивал несколько раз!

— Там была особая ситуация.

Вновь хихикаем.

Неожиданно слышу мелодию вызова на телефоне и, закатив глаза, смотрю на часы. Почти полночь. Зачем звонить так поздно? Стас успевает дернуть мой хвост, когда я поднимаюсь на ноги. Пихаю его в бок: ненормальный. Биологически парню уже двадцать лет, а по уму — нет и пятнадцати. Усмехаюсь. Наверно, прекрасно запереть себя в подростковом возрасте, не задумываться о важных, серьезных вещах. Что ж, в беззаботности есть свои плюсы, и я бы определенно стала беззаботной, если бы не ноющая совесть, выращенная родителями.

Номер не знакомый. Отвечаю на звонок:

— Да?

Молчание. Думаю, что просто не слышу и прошу ребят вести себя тише. Естественно, им плевать.

— Алло? — ухожу в другую комнату. Запираю дверь. — Говорите.

— Мирослава?

Так меня называют только незнакомые люди.

— Да, это я. — Терпеть не могу полное имя, собственно, поэтому сообщила о табу семье и друзьям. Родителей когда-то отчитала за дурной выбор.

— Берман Мирослава Игоревна?

— Да-да.

— Это Андрей Сергеевич. Работаю с твоими родителями на телевидении.

— Ага. Я вас помню. — Даже с закрытой дверью, слышу смех ребят. Пугаюсь: вдруг мама приставила очередного охранника следить за мной, и зажимаю руками трубку. — Что-то случилось?

— Мира. — Мужчина несколько раз громко выдыхает. Меня это порядком пугает, поэтому ослабляю пальцы. — Мира, я должен сказать.

— Что сказать?

— Ты сейчас одна?

— Нет. С друзьями.

— Хорошо. Хорошо, — Андрей Сергеевич мямлит, странно дышит. Я думаю о том, что на часах почти двенадцать и не могу понять, с какого черта, он звонит мне так поздно. — Ладно. Так. Мирослава. Сегодня утром под Луганском твои родители попали под перекрестный огонь. Слушаешь?

— Что?

— Ситуация вышла из-под контроля и пострадали люди.

— Пострадали люди? — недоуменно хмурюсь. Не осознаю смысл сказанных слов. Просто чувствую в груди странный шар, колючий, неприятный. Резко отхожу от двери и опять спрашиваю, — пострадали люди?

— Да. Мне жаль.

— Чего вам жаль?

— Мы попросили приехать за тобой родителей Лены Романовой.

— Зачем? О чем вы говорите? Кто пострадал? Мои родители?

— Да.

— Что с ними? — Он не отвечает. В этот момент я действительно пугаюсь. Тело становится тяжелым, в голове что-то стреляет. Я сжимаю трубку с такой силой, что хрустят пальцы, и кричу, — что с ними? Где они?

— Мне очень жаль.

— Где мои родители?

Но Андрей Сергеевич не говорит ничего путного. Только повторяет заплетающимся языком: мне жаль, жаль, жаль. А я не верю. Родители не могли пострадать, люди страдают только в кино, в книгах, на картинах в галерее или в песнях. Никто не страдает в реальной жизни. Всем известно!

— Скажите, ответьте, что с мамой? Где папа?

— Они погибли.

Я думаю, в груди что-то взрывается, потому что мне становится дико больно. Закрываю рукой рот и падаю на колени, выронив сотовый. Качаю головой, думаю: нет, это невозможно, нет. Они живы, все в порядке. Вновь хватаю телефон, сбрасываю вызов Андрея Сергеевича и набираю номер мамы. Через несколько секунд сообщают: абонент вне зоны доступа. Рычу, пробую дозвониться до папы. Бесполезно. Кидаю трубку о стену и, обхватив себя руками за талию, кричу. Во все горло. Тут же в комнату врываются Лена с Артемом. Они подбегают ко мне и в панике начинают трясти за плечи. Вскоре приходят остальные. Друзья стоят вокруг, спрашивают, а я могу лишь смотреть перед собой и стонать, будто раненное, бешеное животное. Ленка сидит на коленях, держит мое лицо и тоже плачет. Не думаю, что она знает причину. Мне кажется, она просто испугалась. Обнимает меня и вытирает щеки. Шепчет: я с тобой, я с тобой, а сама дрожит, будто банный лист. Возможно, в глубине души, чувствует: произошло нечто страшное. Стас просто не шевелится. Олег кому-то звонит, через пару минут он опускает телефон и сообщает что-то такое, из-за чего Лена взрывается новой волной плача. Артем что-то кричит, Настя сжимает мою руку, и кажется, читает молитву. Хаос. Звуки смешиваются в один сплошной шум. Я пытаюсь отключиться, но боюсь, что как только закрою глаза, увижу родителей. Мне так страшно, что внутри холодно. Доисторический холод, который погубил мамонтов, сейчас атакует мое тело. Я замерзаю и трясусь, прибываю в странной лихорадке. Опускаю вниз голову. Вижу на полу темные пятна от слез и считаю до десяти. Раз, два, три, четыре. Сейчас станет легче. Пять. Шесть. Все будет нормально. Семь, восемь, девять. Лица родителей перед глазами. Десять.