Галина Яхонтова - Черная роза Анастасии Страница 17

— Алло! Настя-ханум? Это я, Улугбек! Привет тебе от Зульфия-ханум и Амина-ханум! — Голос у приверженца шариата, как всегда, был радостный.

— Как там Зульфия?

— Хорошо! Ташкент уехал, девочка родил. И я Ташкент уезжаю. Потому звоню.

— Я слушаю тебя, Улугбек.

— Понимаешь, ханум, вещи свои хочу тебе оставить. В общежитии сопрут.

— Что же, ты хочешь все ко мне перевезти? — Настя представила казанки в ассортименте на своей модерновой кухне.

— Нет, что ты! Только видак и кассеты. Ладно?

— Улугбек, а если у меня сопрут?

— Я тебе прощу, — засмеялся он. — Я еду, да?

— Хорошо, приезжай. — Настя продиктовала адрес.

Видак и кассеты — это уже полегче. А могли быть еще ковры-самолеты, медные лампы с джиннами, кувшины с вином, сундуки с сокровищами и верблюды, тяжело груженные, но неутомимые. В общем, большой отрезок Великого шелкового пути вкупе с минаретами Самарканда. Плюс какой-нибудь захудалый евнух в сундуке…

Вскоре появился сам „восточный парень, скромный, но беспощадный“. Поставив ящики с „сокровищами“ посреди комнаты, он со всей прямотой заявил:

— Ты зачем Ростика-джан бросил? Он пьет, гуляет, поет ночью. Я спать не могу.

— Это твои проблемы. — Восточная тактичность явно не была чертой Настиного характера.

— Проблемы? Проблемы у тебя, ханум. — Он кивком указал на ее округлившийся живот. — Наши девушки себя сжигают, когда такие проблемы. Обливают бензином и сжигают… Вот, тут телевизор и видак. Тут — кассеты. Смотри, сколько захочешь. Да? — Он улыбался нагловато, но таинственно.

Итак, какие же зрелища интересуют правоверных мусульман? Естественно, теологические. Анастасия поставила первую попавшуюся кассету. Название на ней, написанное латинскими буквами, осталось для нее тайной за семью печатями, поскольку она не знала тюркских языков. Божественное зрелище: шииты совершают намаз. Мечеть переполнена мужчинами с отрешенными лицами и почти безумным выражением глаз. С речью к правоверным обращается какой-то аятолла. Возможно, сам Хомейни.

Она наблюдала действо, не предназначенное для женских глаз, и вспоминала, что не так давно слышала эти слова, молитвы, вздохи, обращения к Аллаху… Тогда ей казалось, что рушится мир, расшатанный гортанными звуками. И он на самом деле рушился, ее мир, никак не связанный с исламским фундаментализмом.

Но что это? Кадры на экране незаметно изменились, словно кто-то решил сыграть злую шутку. Вместо строгого божественного зрелища изумленным зрителям (в данном случае Насте) предлагался безымянный мультфильм, поскольку анимационные кадры безо всякого предисловия продолжали оборванную сцену намаза. У Насти создалось впечатление, что хвала Аллаху была записана поверх другой информации, которая частично сохранилась.

Настя узнала Белоснежку, а с ней — и семерых гномов. Но сюжет, сюжет! Никакие братья Гримм не додумались бы до такого! Вот неказистые, уродливые гномы коротают время в своей убогой избушке, предаваясь содомскому греху. А вот сердобольная Белоснежка „подает“ им половую милостыню. Но коварная ведьма, с эксгибиционистской страстью разглядывая в зеркало свое далекое от классических канонов обнаженное тело, замышляет адское злодейство. Она подбрасывает мирно прогуливающейся по лесу Белоснежке, что бы вы думали, золотой пенис, перед которым та, естественно, не может устоять. Девушка использует подарок по назначению, но… падает замертво, едва испытав наслаждение. Что дальше? Аналогичные, полные крутой эротики, трактовки „Золушки“, „Мальчика-с-пальчик“, легенды „О Робин Гуде“, пародии на американские вестерны и фантастические боевики… Все сюжеты были с первого взгляда узнаваемыми и горячо любимыми. Но вот трактовка… Да куда там знаменитой „розовой“ серии французского кино! По эвристике, изобретательности авторы мультсериала превосходили даже самые смелые эротические фантазии зрителя. В том числе и Анастасии Кондратенко.

Ну где еще она смогла бы увидеть ковбоев с членами величиной с тропический кактус? Или инопланетные пейзажи с обилием вулканов, подозрительно напоминающих по форме идолов глобального фаллического культа? А все хитроумные машины для любви! В какое сравнение годилась им скромная светловолосая Треси, у которой только и силы, что пять батареек?

Настя спрашивала себя, интересно ли ей все это смотреть? В какой-то мере — да. Однако не более, чем любой мультик, например, Диснея, который, естественно, не вызывал никаких „побочных“ чувств. Как, впрочем, и эти эротические.

Вспоминая общежитский быт временно одиноких мужчин, Настя предположила, однако, что эта кассета была в их зрительской аудитории одной из самых любимых, поскольку сочетала черты двух наипопулярнейших для этой части публики передач: мультфильмов и аэробики.

Следующая кассета оказалась обычной заурядной порнухой. Причем каждый сюжет развивался по четко определенному канону, не оставляя сомнений в режиссуре действа. И персонажи вели свою роль просто по-актерски профессионально, не более. Этот жанр отличается от других разве что определенной степенью физиологичности. Она вспомнила свои ощущения, когда впервые смотрела нечто подобное. Они напоминали угрызения совести от подглядывания в замочную скважину, но никак не половое возбуждение. Вполне кстати Настасья подумала о главном эксперте по эротике и порнографии — И.И. Каблукове.

Поговаривали, что сей ученый муж жил бобылем во внушительных размеров квартире, одна из стен которой была занята стеллажом для видеокассет. Вероятно, чтобы не потерять нюх, дегустатор каждый вечер просматривал что-нибудь этакое — эротическое, переходящее в порно. Причем ни повторяемость сюжетов, ни явная искусственность происходящего, ни шаблонная операторская работа — его не утомляли.

Ходили слухи, что чиновник Каблуков берет взятки. Причем не классическими борзыми щенками, а видеокассетами. Поскольку „жесткую“ эротику от „мягкой“ мог отличить только сам Иван Иванович, заинтересованные в безобидной ошибке эксперта деловые люди готовы были хоть бесконечно питать его пагубную страсть к зрелищам. Этот пример еще раз подтверждал идею кого-то из мудрецов о том, что миром правят не идеалы, а интересы.

Настасья уже успела утомиться от просмотра.

„Тик-так, тик-так“, — поскрипывали кухонные часы в форме ботинка с непривычно длинным носом — точь-в-точь, как у гномиков в мультике.

„Вот и вечер, скучный и одинокий, — вздохнула она, — сколько таких вечеров мне еще предстоит? Тысяча? Две? Вся жизнь, если…“ — На этом „если“ ее мысли оборвались, словно кто-то сломал пружинку в невидимых часиках судьбы.