Ребекка Уинтерз - Перст судьбы Страница 19

— Я говорю серьезно, Люк. — Она вздохнула. — Церковный совет штата Нью-Мексико отчитывается за полгода работы, по этому поводу — ужин, на котором я и отец Пол обязаны быть.

— Отец Пол извинится за вас. Когда я открыл ему свои планы, он согласился, что вам полагается выходной. Он сам сказал, что вы очень много работаете, причем без перерыва.

— Значит, вы меня украли?

— А разве вас иначе получишь?

— Конечно, нет, — проворчала Андреа. — Суббота — самый насыщенный день для церкви. — Могла бы и промолчать: стоя спиной к ней в проеме двери, он не слушал ее.

Уже оказавшись на земле, он сказал:

— Я всегда сначала оценивал имущество, а потом вел переговоры. Это годится и тогда, когда имеешь дело с «трудной» женщиной. Прыгай, Андреа!

О, как ей этого хотелось, как хотелось, но она боялась его объятий.

— Я лучше выйду нормальным путем, — сказала она. Со времени того первого поцелуя она позволяла себе иметь с ним дело только на приличном расстоянии, избегая всяких физических контактов.

— Представляю, как вы хотите есть и пить, — сказал Люк, — видимо, не меньше, чем я. Вон там, совсем рядом, есть кафе, где мы можем заморить червячка, а потом возьмем такси и поедем в город.

Как только она спрыгнула на землю, он обнял ее за талию и прибегал к этой уловке в течение всего вечера.

Часы, проведенные с Люком в Санта-Фе, запомнились ей как волшебный сон. Они бродили по улицам этого симпатичного городка, сохранившего испанскую и индейскую архитектуру и культуру во всем их очаровании; они заходили в маленькие магазинчики и большие музеи, где Люк рассказывал ей об индейцах племени тива, основавших Санта-Фе в незапамятные времена. (Как выяснилось, Люк унаследовал любовь к археологии от своего деда.) Потом он повел ее в музей народного искусства, от которого она пришла в полный восторг, но ближе к вечеру Люк стал твердить, что им необходимо поужинать, прежде чем настанет время возвращаться в Альбукерке.

Мексиканская пища стала для нее новым открытием. Совсем не похожая на ту подделку «под Мексику», которую она ела в забегаловках, эта еда имела тонкий, возбуждающий вкус. Хотя надо сказать, внимание ее было настолько поглощено кавалером, что она могла бы с тем же удовольствием поедать опилки.

Андреа была вся внимание: ей нравилось, как он спорит, дразнит ее, смеется, а иногда говорит с ней без слов, одними взглядами. Было ясно, что он считает секунды до того момента, когда они останутся совсем одни. Сидя в маленькой нише со свечами, они слушали мексиканский ансамблик, и Андреа была на верху блаженства, забыв про все заботы и тяготы своей профессии. Сгорая желанием узнать побольше о Лукасе, она попросила его рассказать о родителях.

— Нечего особенно рассказывать, — сказал он без всякого энтузиазма. — Да и неинтересно. Когда я был маленьким, мои родители и старший брат погибли в автокатастрофе. Дедушка, к тому времени уже вдовец, решил посвятить себя мне, целиком. У него было право на вождение самолета, и он приохотил меня к этому делу, проще говоря, он купил мне самолет, когда мне не было еще и двадцати. Можете себе представить, каким я рос избалованным. В соответствующем возрасте он отдал меня в колледж, где учили искусству делать деньги. К моменту своей смерти дед владел порядочной недвижимостью в нашем милом городе, она-то и помогла мне основать посредническую фирму. И все это я получил в том возрасте, когда люди еще только начинают карабкаться вверх по служебной лестнице.

Разве это неинтересно? Андреа жаждала задать ему тысячу вопросов обо всем, что он утаил. Но сейчас речь шла не столько о фактах, сколько о чувствах, к тому же Лукас Гастингс был одним из самых скрытных, загадочных людей, которых она когда-либо знала. Ей хотелось, чтобы этот вечер тянулся вечно; она бы запомнила каждую мелочь, а потом бережно хранила ее в тайном уголке своего сердца, чтобы иногда доставать ее оттуда и наслаждаться.

Когда настало время возвращаться в аэропорт, душа ее взбунтовалась. Впервые в жизни она почувствовала себя Золушкой, которой пришлось расстаться с принцем, когда чары еще не кончились. Но она знала, что часы пробьют 12 — и она снова превратится в обычную, простую девушку.

На обратном пути Люк говорил очень мало: Андреа решила, что полет в ночное время требует особого внимания. Что касается ее самой, ее настолько переполняли впечатления, что ей почти не хотелось говорить. Она перебирала в памяти все драгоценные минуты прошедшего вечера.

Чем ближе был Альбукерке, тем более чужим становился Лукас. Время от времени он смотрел на нее без улыбки. Она не могла себе представить, какие мысли им владеют, и это было настолько обидно, что к моменту посадки она уже придумала месть.

Застегивая молнию на куртке до самого горла, она сказала с деланным равнодушием:

— Спасибо за этот день и вечер. Вы, наверно, догадались, что это были самые прекрасные часы за всю мою жизнь. Но уже поздно, и мне нужно спешить. Моя машина стоит вон там. Вам совершенно незачем меня провожать.

— Мне есть зачем, — ответил он резко. И та же самая рука, что гладила ее руку в ресторанчике так ласково, что она была готова переползти через стол и устроиться у него на коленях, — та же рука схватила ее за плечо железной хваткой.

Он повел ее мимо ангара, а сердце Анди билось как сумасшедшее. Достав ключи, Андреа открыла машину, но он загородил дверь. Она удивленно посмотрела вверх, ему в лицо.

— Я все еще жду ответа на тот вопрос. У вас было много времени, чтобы его продумать.

Это был не тот человек, которому можно было бы сказать: «Я не помню вопроса».

— Мне нужно очень много сделать завтра утром, еще до службы. Может, мы отложим этот разговор? — ответила она.

— Мой вопрос не требует пространной речи, мне нужно лишь простое «да» или «нет».

Ей хотелось бы сказать, что после сегодняшнего вечера она не сможет с ним расстаться, что он мог бы стать ее судьбой, если бы только захотел, и, проведи он даже двадцать лет за решеткой, ей бы это не помешало. Но Лукас — человек, умудренный опытом, и баловень судьбы, подумала она, он просто поиграет со мной до той поры, пока не вернется в свой собственный мир, такой далекий от моего.

— Ваше молчание весьма красноречиво, — сказал он ядовито. — Значит, ваши проповеди и заповеди — только для других?

— Вы ошибаетесь! — воскликнула она. — Если бы меня смущала ваша тюрьма, я давно попросила бы отца Пола отделаться от вас!

Он приподнял ее лицо за подбородок, чтобы заглянуть в глаза, — он смотрел так долго, словно хотел проникнуть в ее душу.

— Тогда почему вы колеблетесь?

Какого труда ей стоило удержаться и не поцеловать ему руку!