Ребекка Тейт - Хрустальный цветок Страница 2

Джозефу Найтингейлу едва исполнилось пятьдесят; он был высок, подтянут, играл в теннис, а его лицо с умными живыми глазами и резко очерченным квадратным подбородком до сих пор притягивало взгляды женщин. Да и то сказать, в наши дни пятьдесят не возраст, жизнь только начинается. Однако Джозеф оставался верен памяти матери Вайолет, хотя и случались у него любовницы. Об этом Вайолет знала, как знала и то, что отец очень сильно любил свою покойную жену. Так сильно, что ни одна женщина на земле ее не заменит.

— Мне очень нравится, — тихо ответила Вайолет, — спасибо, что ты устроил этот праздник для меня!

— Двадцать один год бывает только раз в жизни, — шутливо заметил Джозеф.

— А ты что делал в двадцать один год? — полюбопытствовала Вайолет. — Я помню, что компанию ты начал создавать позже. А о своих более юных годах всегда высказываешься туманно…

— Ну-у, — протянул отец, — теперь ты окончательно и бесповоротно взрослая, поэтому можно тебе рассказать. В двадцать один я был полон мечтаний и находился в творческом поиске. Конечно, учился в университете, не без этого. Но, когда сдал летнюю сессию, отправился в Париж…

— В Париж? — удивилась Вайолет. — Ты мне не рассказывал.

— Да… Хм… В жизни каждого мужчины, как и каждой женщины, может и даже обязана быть небольшая тайна! Я в те времена был человек небогатый. Так что на эту поездку я копил деньги целый год, зато мог себе ее позволить. И вот я полетел в Париж, который меня сразу очаровал. Еще бы! Город любви, город муз.

— А еще дождя и круассанов, — припомнила Вайолет свой последний визит во Францию.

— Это уж как повезет. Тогда стояло лето, и Париж для меня был полон романтики, хлещущей через край. Я бродил по улицам, подолгу стоял на мостах через Сену и все никак не мог наглядеться на эту реку, этих людей… Они все казались мне прекрасными, хотя позже я понял, что так не бывает.

— Бывает, если верить.

— Возможно. Мир бизнеса жесток, он заставляет забыть о подобных чувствах. Но я не забыл. Я поселился на Монмартре, снял комнатку под крышей. Ты себе не представляешь, что это была за дыра! Скошенный потолок, который к тому же протекал, в углу письменный стол, кровать и шкаф, старше меня приблизительно вдвое. На большее у меня не хватило денег. Я там жил два месяца, купил себе синий берет, как монмартрские художники, познакомился с владельцами булочных и шоколадниц, ходил к Сакре-Кёр встречать рассветы. Там-то, на ступенях собора, я и встретил Ноэми.

— Кто это? — нахмурилась Вайолет.

— О, чудесная девушка. Она жила неподалеку, приехала в Париж из Нанта, училась на скульптора. У нее были очки, которые все время съезжали на кончик носа, вечно растрепанные рыжие волосы и руки, перепачканные глиной. Кажется, мы влюбились с первого взгляда. Я плохо говорил по-французски, а она — по-английски, французы вообще не очень хорошо знают наш язык. Но мы друг друга понимали, так как для некоторых вещей слова не нужны. Мы с Ноэми валялись на травке в саду Тюильри и целовались. Отстояли очередь к «Джоконде», и именно тогда, увидев знаменитую картину и улыбку Моны Лизы, я понял, что такое истинная тайна. Та самая, что должна быть в женщине… Да. Что еще мы делали… Запускали разноцветных воздушных змеев. Ели мороженое — одно на двоих… Париж в те мгновения принадлежал нам. А кровать, — отец усмехнулся, — кровать в моей комнате немилосердно скрипела, и соседка снизу, склочная старая дева, колотила в потолок ручкой от швабры.

— Папа! — весело воскликнула Вайолет.

— Что — папа? В то время я еще не был знаком с твоей матерью, а у каждого человека в жизни должно быть подобное приключение. Иногда оно становится любовью на всю жизнь, но в случае со мной и Ноэми с самого начала было ясно, что это не так. Мы были слишком разные. Я хотел раздвинуть горизонты, она — сузить до стен одной-единственной мастерской, где можно предаваться своим фантазиям и отпускать их, крутя гончарный круг. Я желал, чтобы мне принадлежал весь мир, она готова была довольствоваться магазинчиком и парой комнат над ним. Мы с самого начала говорили на разных языках, и я имею в виду вовсе не французский и английский. Но нас бросило друг к другу, между нами, как принято говорить, пробежала искра. От этого казалось, что сам воздух насыщен электричеством. С тобой такое уже случалось? Ты ведь почти год встречалась с Брендоном.

— Это было не электричество, — созналась Вайолет. Теперь, когда вся история с Брендоном уже немного отодвинулась в прошлое, можно было судить практически беспристрастно. — Мы только хорошо проводили время. Всего лишь.

— Понимаю. Тогда тебе еще предстоит это ощутить, и я тебе почти завидую. Мне кажется, такое случается лишь один раз! Во всяком случае, мне довелось испытать лишь один.

— А мама?..

— Вайолет, не стоит сравнивать ручеек с океаном. Ты можешь выкупаться в прохладном ручье и получить удовольствие, но когда ты видишь океан и знаешь, что он весь принадлежит тебе… Спутать невозможно. — Отец мечтательно улыбнулся.

— Так что же случилось с Ноэми? — подтолкнула его Вайолет.

— Ничего. Надеюсь, что-то хорошее, так как мы не виделись после того лета в Париже. Когда я уезжал, она была довольна и спокойна, а я обещал писать ей. Мы и правда обменялись парой писем, а затем все заглохло. Я же говорю, мы с ней были слишком разные…

— Значит, в двадцать один ты совершал безумства! И мне можно?

— Почему бы нет? Только осторожно. И не говори, что хочешь улететь в Париж и поселиться в каком-нибудь клоповнике.

— Я пока сама не знаю, чего хочу. — Вайолет помолчала. — На самом деле, я украла тебя ненадолго, чтобы поговорить о маме. — Она смотрела на отца сбоку и все равно заметила, что его улыбка стала горькой.

— Твоя мама… Ты знаешь, как я ее любил. И как я безумно сожалею, что сегодня она не может быть с нами и видеть, какой ты стала. Хотя в глубине души я убежден, что она все видит и все знает и не покидает нас. Смешно, потому что я человек неверующий. Но, мне кажется, ее душа где-то поблизости.

— Я ее не помню, — тихо произнесла Вайолет, — но от этого не меньше люблю.

— Она была достойна любви, и лучше женщины я не встречал. — Отец остановился и развернул Вайолет лицом к себе. — А ты так на нее похожа! Те же черты, только и от меня чуть-чуть досталось. Вот уши — определенно мои! И волосы у нее были, как у тебя, сплошной горький шоколад. — Джозеф осторожно дотронулся до головы дочери, но гладить по волосам не стал — испортил бы прическу. — И глаза. Я думаю, сегодня она радуется, глядя на нас с тобой.

— Мне почему-то кажется, что ты прав и что я чувствую ее присутствие…