Инна Полежаева - Пламя - имя моей любви Страница 2

Но сейчас я понимаю, что мы, проживая в городе со всеми удобствами, посещая кинотеатры и так далее, любим деревню издали, это как читать стихи Есенина и представлять: ах было бы здорово упасть в траву и смотреть на солнце, порыбачить на реке… И это правда здорово! Только если ты приехал в гости в деревню, либо представляешь себе все это, сидя на керамическом унитазе, или лежа на диване в благоустроенной квартире. А жить здесь… Нет, я уже точно никогда не соглашусь на коров, свиней, огород и так далее. Кристинка, видимо потеряла всякую надежду, уговорить меня на что-либо, шла молча, только иногда зевала.

— Расскажи хоть какие-нибудь сплетни, — попросила я. Мы уже приближались к конторе.

— Ну… За Алмагуль ухаживает Булат…

— Тоже мне новость, даже я, сидя дома, это знаю!

— Откуда?

— От теть Гали, ясен пень! — она правда только вчера рассказала, что местный тракторист Булат положил глаз на Алмагуль, дочку продавщицы из нашего сельпо, вернее из продуктовой его части. Теперь вся деревня гадала, что будет дальше, так как Алмагуль еще ни с кем не встречалась, а лет ей УЖЕ (это цитата тети Гали) двадцать четыре.

— А-а-а… Ну что еще… Наташка Северянских опять из себя строит королеву…

— О, блин, не напоминай…

Я терпеть ее не могла. Как и она меня. Она окончила какой-то техникум по специальности повар, пожила в городе. Вышла замуж, разошлась и вернулась в деревню к родителям. Ну, она очень симпатичная девушка, тут уж не прикопаешься. Зная это, строит из себя нечто, будто она мисс Москва и посетила наше захолустье, так что мы молиться на нее должны.

Она меня вывела в первые дни моего приезда, ну я ее и обозвала курицей в бусах. Она в тот день была в синих стеклянных бусах. Я еще хотела добавить, мол, не умеешь носить бижутерию, сочетать ее с одеждой, так и не стоит надевать, как делаю это я, но промолчала.

— Ой, ты бы видела, как она вчера вышагивала по вестибюлю, зная, что за ней наблюдают все люди…

— ???

— Ну, утром же народу до фига в конторе! Кто на планерки, кто на собрания, а она по мобильнику там трещала и громко хохотала, жеманничала, "Лаулашка, я тебя жду…".

— Чего? — я вроде бы родилась в Казахстане и с садика учу этот язык, но даже меня иногда умиляют имена других национальностей.

— Ну, Лаула должен приехать, ты его еще не видела?

— Неа, это кто?

— Да тоже местный понтодел! — Кристинка рассмеялась, мы поднялись на крыльцо, машинально кивая, спешащим навстречу людям.

— Нет, он очень веселый, — продолжала она свой рассказ уже внутри, когда мы остановились в том самом вестибюле, где вчера выхаживала Наташа, — он сын дяди Айтпая…

— Того, чья кафешка в центре что ли? — спросила я.

У нас тут новшество, из совдеповской столовой сделали нечто типа кафе. По вечерам там собирался народ, а по субботам там отмечали малочисленные свадьбы и юбилеи.

— Ага, у него жена русская, Екатерина Петровна. Лаула очень красивый, конечно, вот что значит метис.

— А имя-то его что значит? — нахмурилась я.

— Ну, дословно переводится как Пламя что ли…

— Хм… — даже и гадостей не скажешь, а что, очень красивое имя…

— Красавица моя! — рявкнула Полина Афанасьевна, — ты сегодня работать не собираешься?

— Ладно, Кристинка, погнала я…

— И я. Давай, увидимся.

Половину утра Полина Афанасьевна, сидя в своем кабинете, пропахшем бумагами, которые хранились здесь, мне кажется, еще с годов семидесятых, ругалась с завгаром Анатолием Ильичем. Его бензовозы не привезли горючее, у нас сорвалась обработка посевов гербицидами. Пока она орала на него благим матом, меня заставила просчитать, сколько людей и уборочной техники понадобится на поля с овощами: картошкой, свеклой, морковью и капустой.

Потом мы выехали с нашим водителем Нуриком на старенькой "копейке" в поля. По пути заехали на склады, где Полина Афанасьевна учила меня проверять, как нужно их обрабатывать для хранения зерновых культур, чтобы не заводились насекомые. Короче, когда мы добрались до столовой в отделении Басагаж и рядом с трактористами уселись отобедать, я думала, тут же копыта от усталости откину. Голова просто гудела от полученной информации. Тетрадь уже разбухла от записей. Это ж опупеть можно, какой объем работ, попробуй проследи правильно ли посеяли зерно, нужное ли количество комбайнов выделили для уборки урожая… Но когда Полина Афанасьевна спросила смогу ли я следующей весной отрегулировать сеялку на нужную глубину посева, у меня просто глаза из орбит полезли:

— А что, я и это должна делать?

Она посмотрела на меня, как на врага народа:

— Тебя чему там в городе учили? — опять это пренебрежительное "в городе"…

— Ну, почвоведению, агрохимии, земледелию еще…

— Ясно все с тобой… К концу дня, когда солнце уже садилось, я печально опустилась задницей на землю между стеблями кукурузы.

— Ну что, все понятно? — спросила она строго, уперев руки в бока. Я, молча, кивнула.

— Полина Афанасьевна! — к нам бежал водитель комбайна.

— Ну сколько можно!

— Что опять случилось, Талгат? — посмотрела она на него.

— Да, этот новенький водитель бензовоза…

— Петька что ль?

— Ну!

— Ну?

— Ну что ну! Как приедет меня заправлять, так щенков мне в кабину подсовывает, у меня уже два дома. Сегодня третьего нашел в кабине…

— Чего?! Каких щенков? — спросила она, и я тоже уставилась на грязного комбайнера, интересно стало.

— Каких-каких, дворняг, конечно! Не породистых же!

— Талгат, едрит твою, ты пил что ли? Какие еще щенки!

— Полина Афанасьевна, не пью я! У Петьки этого, сука ощенилась, принесла там десять собачат, вот он их по комбайнам и раскладывает, и выберет же момент, когда я не вижу, обед или еще чего, подкинет в кабину и деру с поля…

— Чё-то я не поняла… От меня-то те че надо? Чтоб я к Петьке домой пошла собак топить что ли?! — причем самым смешным была ее интонация, от приглушенной в начале предложения и до поросячьего визга в конце. На этом месте со мной случилась истерика, то ли от усталости, то ли просто нервы ни к черту, но я стала громко ржать.

Полина Афанасьевна недоуменно посмотрела на меня, потом на Талгата, толкнула его в сторону и крикнула Нурику:

— Заводи! Домой едем!

Как только я, наконец, оказалась дома, я матюкнулась на всю квартиру, ругая тех козлов, которые не сделали душ и ванную. У меня было такое железное корыто, в которое по вечерам наливала кастрюлю горячей и кастрюлю холодной воды, и мылась в этих трех каплях, со слезами вспоминая удобства бывшей жизни. Пока я корячилась в корыте, пытаясь помыть все места, на плите доваривалась картошка в мундирах. Газ тут был привозной, и раз в месяц по улице ехала машина развозила газ по домам. Ну, тем, кто заплатил, конечно.