Мэри Симмонс - Забыть невозможно Страница 20

Заметив затаившееся в них желание, увидев, словно приоткрывшиеся ему навстречу губы, Норман прирос к полу. Как он ждал этого момента, как страстно мечтал о нем.

Все утро, за исключением тех мгновений, когда сжимал Викторию в объятиях, он чувствовал смущение и замешательство. Ему становилось спокойнее, пожалуй, только за машинкой. Он не мог найти авторучку, он был не в состоянии вспомнить, в каком из ящиков лежат письменные принадлежности. Даже кабинет казался ему незнакомым, впрочем, как и сам дом.

Еще недавно он обвинял Викторию в том, что она смотрит на него, как на чужого человека. А сейчас и сам казался себе чужим. Он вдохнул ее запах, и ему почудилось, что они никогда не были близки. Эта невероятная догадка сделала его удивительно беззащитным. Вспомни, настаивал рассудок. Ты не должен вспоминать, отвечало сердце. Просто люби ее.

Норман снова, подобно заклинанию, прошептал ее имя.

— Да, — произнесла она нежно.

И этот ответ придал ему силы, помог пересечь комнату. Он остановился перед Викторией, все еще не решаясь прикоснуться к ней. Ему так часто снилось это мгновение. Он просыпался, но его руки обнимали подушку, а губы были горячи от желания. Где он был, когда мечтал о ней? Почему просыпался один? Почему эти воспоминания более реальны, чем сны о том, как он обнимает ее, как любит?

У Виктории перехватило дыхание. Она чувствовала: стоит ей только притронуться к Норману, и огонь, который он в ней зажег, превратится в бушующее пламя. Она ощутила исходивший от него жар, но теперь это была не лихорадка. Озаренный солнцем, он стоял перед Викторией и жадно вглядывался в ее черты, словно не веря, что она действительно рядом и так же сгорает от желания, как и он.

Виктории показалось, что память вот-вот вернется к нему, именно сейчас ей и следовало бы сказать всю правду. Но сердце восставало против этой мысли. Она заслужила хотя бы час, хотя бы миг счастья с этим человеком. Он единственный, кто разбудил в ней страсть, кто заставил поверить в мираж.

Виктория попыталась внушить себе это, хотя знала, что поступает неправильно.

— Нам надо поговорить, — сказала она, и собственный голос прозвучал, как чужой. — Мы… не те… за кого ты нас принимаешь.

Внезапный страх, появившийся в его глазах, заставил Викторию умолкнуть.

— Мы не те? — переспросил он.

И хотя Виктория не касалась незнакомца, ей почудилось, что она слышит биение его сердца. Пытаясь побороть страстное желание, она положила руку на его обнаженную грудь.

— Нет, — прошептала она. — Постарайся вспомнить.

Он отвернулся, и ей захотелось крикнуть, чтобы он не уходил. Но она не издала ни звука, а Норман подошел к окну и стал смотреть на мерцающую воду залива. Словно напуганная его взглядом, вспорхнула белая цапля, и ее нескладное тело обрело в полете изысканную грациозность.

Когда Норман заговорил, голос его был приглушен, а тон резок. Он явно противился правде.

— Ты — Виктория. Я — твой муж. Это все, что следует помнить. Это единственное, что имеет значение.

Виктория не ответила, прикрыв глаза под его строгим взглядом.

— Я знаю… в браке все… меняется, Виктория. Все меняется. Люди могут расходиться, умирать. Ты тоже думаешь о том, что умрешь.

Виктория открыла глаза. Ее пронзил мучительный страх: он вспоминает. Пускай он сам не сознает этого, но в его словах, в его искаженном от боли голосе она слышала отзвуки того времени, когда умерла жена Нормана.

— Но ты собрала все осколки вместе. Ты учила меня, что надежда не умирает. И я знаю это, Виктория. Я люблю тебя больше всего на свете. Без тебя я ничто.

Не в силах совладать с собой она бросилась к Норману. Его признание разрушило последние преграды и с безошибочной точностью достигло самого сердца.

— Норман? — позвала она, чуть заметно касаясь его руки.

Он медленно повернулся. В каждой черточке его лица сквозила печаль. Печаль и какое-то странное болезненное смирение. У него был взгляд человека, которому сообщили, что надежды больше нет, что с этого дня солнечный свет стал непроницаемым мраком.

Виктория не хотела лгать, но видеть, как подавило его холодное отчаяние, она тоже не могла.

— Я здесь, — робко сказала она. — Я помогу тебе.

— О, Виктория, — проговорил Норман. Он закрыл глаза и поднял лицо, словно утопающий, только сейчас глотнувший свежего воздуха. Он внезапно прижал женщину к груди, ласково покачивая, словно успокаивая, и ее и себя. Его руки дрожали. Она пробормотала что-то о его теплоте, силе. Он тяжело вздохнул и мягко выпустил ее из своих объятий.

Виктория в изумлении отступила назад. Ее глаза встретились с глазами Нормана, и она невольно подняла руку к его щеке, словно спрашивая о чем-то или на что-то отвечая. Норман прижал ее другую руку к своей груди.

— Ты нужна мне, — ровно произнес он, и если бы Виктория не ощущала бешеного биения его сердца, не видела крепко сжатых губ, то подумала бы, что эти слова для него ничего не значат.

— Да, — сказала она, и на этот раз в ее ответе не было ни вопросов, ни сомнений.

Его губы изогнулись, а глаза снова закрылись. Он медленно склонил голову и коснулся ее губ. Легкий поцелуй, нежнейшая из ласк, подобная прикосновению крыльев бабочки, воспламенил ее тело. Губы Виктории задрожали. Почувствовав это, Норман сильнее прижал любимую к себе. Он скользнул языком по ее губам и раздвинул, стараясь проникнуть глубже.

— Да, — выдохнул он, крепко сомкнув свои объятия. Ему казалось, что только сейчас от ее теплого дыхания и мягких губ он снова возвращается к жизни. Его смущение, его противоречивые воспоминания о прошлом — все растворилось в безумном желании.

Обвив руками шею Нормана, Виктория прильнула к его губам. Вкус клюквы, который она ощутила еще до завтрака, был сладким, терпким и, казалось, олицетворял собой весну. Ее страсть разгоралась.

Руки Нормана свободно блуждали по ее телу, лаская спину, изгибы талии. Потом его пальцы скользнули в вырез блузки и дотронулись до груди Виктории. Он припал губами к пульсирующей жилке на шее Виктории, и его язык задвигался в такт биению ее сердца.

Этот язык сводил ее с ума, а рука, касавшаяся груди, доводила до головокружения. На какой-то миг земля утратила твердость — земля, на которой существовал сейчас для Виктории только один человек — Норман Генри.

Когда она закричала, мужчина приник к ее губам, словно хотел поймать этот крик, а его рука в это время проворно расстегивала пуговицы на блузке. Не разжимая объятий, не прерывая поцелуя, он стащил ее с плеч Виктории, а затем, прерывисто дыша, отстранился. Его взгляд метался по гибкому телу, пытаясь запомнить каждую его линию. Соски Виктории стали твердыми, грудь набухла от желания и чуть заметно покачивалась от неожиданного освобождения. Норман мучил ее, заставляя ждать. Со стоном он склонил голову к одной ее груди, взяв другую в свою ладонь.