Ирина Хохлова - Возвращение любви Страница 23

— С удовольствием, — согласился Дмитрий, отпил глоток и поставил стакан.

Он смотрел на свои руки и смутно улыбался.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала Елена.

Он вздрогнул и вскинул испуганные глаза.

— Ты хочешь… — Елена с умыслом помедлила и закончила: —…почитать мне стихи.

Зотов рассмеялся и замахал рукой:

— Перестань, Елена. Ты смеешься надо мной. Какие стихи? Хотя… Хочешь, почитаю Заболоцкого?

— Нет, свои!

— Пощади меня, Елена! Какой я поэт?.. Так, балуюсь…

Но она видела, ему хочется читать. Ее слова о новом утре почему-то обнадежили Зотова, пробудили в нем надежды, каких он не смел питать раньше, и это привело его в благодушное состояние. Елена видела это, понимала и осторожно подбрасывала хворост в костер, но без всякого умысла, без всякой цели, а из вечного бабьего желания подразнить мужчину.

— Я тебя очень прошу, — настаивала Елена. — Ты можешь отказать мне? То есть, ты способен отказать?

— Да нет, ни в коем случае… Но мне неловко…

— Если стихи плохие, я так и скажу. Или ты считаешь меня недостойной своих стихов.

— Еще чего придумаешь!

— Я так и подумаю, если ты откажешь.

— Но с одним условием, только с одним…

— С каким же?

— Я прочту, однако не будем обсуждать. Не суди… Я никому не мешаю своими стихами. Будь и ты терпима.

— Я обещаю, Дмитрий.

Он отпил большой глоток, откашлялся, лицо приняло сосредоточенное выражение, брови сошлись на переносице, взгляд устремился в пустоту. Чуть напевно он начал:

Апрель…И первая капель.Все, как положено в природе.Прочитан залпом «Ариэль»,Душа в краях далеких бродит.Шагаю в школу, чуть бреду,И мне обрыдла жизнь простая, —Как в лихорадочном бреду,Над миром мысленно витаю.Мне говорит учитель мой:— Спустись на землю, друг любезный,И поработай головойНад уравненьем интересным.А за окном голубизна,Апрель капелью барабанит,И неизвестная странаМеня из дальних далей манит.Из той далекой стороныГляжу сегодня я в былое —Начало северной весны…Снега и небо голубое…Мальчишки путаная речь,К полету жадное стремленье…И не могу я уберечьЕго от будущих падений.

— Вот, — развел руками Зотов, — такие вирши. Думаю, достаточно, и не настаивайте больше, любезная Елена Петровна.

— Чего же стыдитесь? — сказала серьезно Елена. — Вовсе нет повода стыдиться.

Зотов зарделся, как мальчишка. И хотя сделал вид, что не принимает ее слова серьезно, было заметно, как он обрадован.

— Одно смутило меня.

— И что же? — напряжение прозвучало в голосе Зотова.

— Дело не в технике стиха, — повела успокаивающе рукой Елена. — По смыслу.

Зотов успокоился: по смыслу можно спорить. Самое обидное для поэта, когда его упрекают в несовершенстве форм.

— Я понимаю, — продолжала Елена, — твой лирический герой хочет, уже будучи в годах, уберечь мальчишку-мечтателя от падений, то есть от жизненных ошибок. Так?

— Да. И что? Что в этом странного?

— Ну, во-первых, твой лирический герой слишком состарил себя. Делать какие-то выводы о прожитой жизни можно в глубокой старости. А до этого человек не должен лишать себя счастья мечтать, а значит — делать ошибки.

— Мысль спорная, но — допускаю. К чему же ведешь?

— От каких падений, Дмитрий? Мне нравится мальчишка с его безудержными мечтами.

И я не понимаю старика, который хотел бы остановить его, направить по безошибочной колее. Зачем? Чего он боится? О чем сожалеет?

— Мечты бывают разные, — ответил Зотов. — Сколько ошибок творят люди, гоняясь за миражами!

— Какие же ты допускаешь ошибки? Или вовремя остановился? Расскажи мне об этом мальчике. Я нисколько не сомневаюсь, что мальчишка из твоих стихов — это ты в детстве. Как же он стал таким благоразумным, Дмитрий Николаевич? Как это вообще происходит?

— Есть народная пословица: укатали сивку крутые горки, — усмехнулся Зотов невесело.

— Уж прямо укатали! Ты не доволен достигнутым? Тем, что работаешь в школе?

— Признаться — нет.

— Ты хотел большего?

— Пожалуй. Однако это не имеет значения.

— Значит, считаешь себя неудачником?

— Я об этом не думаю. Зачем? Какой смысл? — Зотов беспокойно потер руки. — Покрепче ничего нет? — покосился он на стакан с вином.

— От Ирки, по-моему, осталось.

Елена прошла в комнату. В серванте обнаружила водочную бутылку, опорожненную наполовину. Ира купила как-то и сказала, выпив стопку:

— Пусть стоит.

Потом еще раза два — как сама говорила — снимала нагрузку. Елена принесла водку и поставила перед Зотовым. Он налил себе добрых полстакана, выпил, посидел, задержав дыхание, и шумно выдохнул. Закусив немножко, отложил вилку и начал:

— Уж коли настаиваешь, Елена, поговорим. Отчего бы и нет? Я родился в интеллигентной семье, с малых лет приучился читать только хорошие книги. Это и погубило меня.

— Разве может такое быть?

— Очень даже может, если человек долгое время огражден от внешних влияний, а душа и мысль его воспитываются одними книгами. Родители мои были обеспеченными людьми, отец правил областью, так что забот о хлебе насущном я не знал. Мне мир казался устойчивым и скучным. Зато сколько интересного я находил в книгах! Казалось, я больше других понимаю и дальше вижу в силу своей начитанности, поэтому люди мною воспринимались скучными и чужими. Это приучило к одиночеству и мечтательности. В мечтах, конечно же, я видел себя не простым смертным, не рядовым учителем средней школы, а личностью, которая влияет своей деятельностью на многие судьбы и чуть ли не на историю всего народа.

— И гордыня же!

— Так было со мной, и я не скрываю. Конечно, для развития такого самомнения, нужна была почва. Но однажды все рухнуло: началась перестройка, отца сняли с должности и… Понимаешь? Меня поразило не то, что случилось, скажем, с отцом, а то… как бы это сказать…

— Что?

— Не то, что ушла почва из-под ног… Я всегда думал, что отец очень сильный человек. И вдруг вижу — он ничего не может. Человек сам по себе слаб и беспомощен. Он обретает могущество, если удачно попадает в огромный механизм власти. И когда появился новый механизм, он нуждался в других людях — ему угодных. Я новому механизму не подходил.