Бетти Бити - Очарованная легендой Страница 27

— Но после моих предупреждений, почему?

Я не знала, поэтому не ответила.

— И это было не впервые, не так ли?

— Да.

Я видела, что мой определенный ответ заставил его побледнеть от гнева.

— И это ничего не значит?

— Да.

С видимым усилием он сдерживал гнев. Потом заговорил снова, тихим и бесстрастным тоном.

— Почему вы велели Чико говорить всем, что были со мной?

— О, я не говорила, клянусь, — горячо возразила я. — Этого преступления я не совершала.

Мистер Фицджеральд задумчиво посмотрел на меня.

— Ладно, — размеренно произнес он. — Их и так достаточно.

— Чико хотел как лучше. Он только старается, чтобы все были счастливы, и часто говорит первое, что приходит в голову. Он сказал мне…

Я остановилась. Чико иногда говорил мне, что Хестер с мистером Фицджеральдом, но в тех случаях это было, разумеется, правдой. Мистер Фицджеральд больше не спрашивал меня. Он не проявил интереса к дальнейшему обсуждению Чико.

— Очень хорошо, — произнес он рассудительно и серьезно, как любой судья-вешатель. — Я принимаю ваше объяснение.

— Спасибо.

Он поднял одну бровь, уловив в моем тоне слабый намек на сарказм.

— Но вчера вечером вы понадобились мне, чтобы напечатать две новые директивы министерства иностранных дел.

— Напечатаю сейчас.

— Уже не нужно. Я напечатал сам.

Я вздохнула. Я наполовину выдохлась, наполовину злилась на замечательное умение этого человека уличать меня в ошибках.

— Ничего. Со времени приезда вы упорно трудились. Его превосходительство доволен. Тем не менее существует вопрос дисциплины и безопасности, что остается моим коньком.

— Регистрация?

— Точно.

— Я пыталась объяснить… — начала я.

— Ваши оправдания понятны, мисс Брэдли, но правило неколебимо. Для вашего же блага, как и всех остальных, я всегда должен знать, где вас найти.

Хотя он легко отпустил меня, что-то в том, как он произнес эти совершенно разумные слова, уязвило и возмутило меня.

— Это хуже, чем брак! — воскликнула я.

— О, я не знаю, — ответил он с омерзительной холодностью. — Все-таки не на всю жизнь. Вы всегда можете уволиться — или я могу послать вас собирать вещи.

Он долго ждал, чтобы нанести удар. Я прислушивалась к шумам на площади: группа индейцев расхваливала свой товар, колокола пробили одиннадцать часов. Затем, помедлив, подобострастно спросила:

— Это все, мистер Фицджеральд?

Он внезапно оглянулся на звук моего голоса и растянул губы в ледяной улыбке.

— Еще кое-что.

Мое сердце упало, первый секретарь взял розовую папку и проглядел ее.

— Поездка на сейсмическую станцию Беланга во вторник. Его превосходительство думает, что будет хорошо, если вы поедете.

Я с глубоким облегчением улыбнулась и кивнула.

— Жду не дождусь, — сказала я с энтузиазмом.

Джеймс Фицджеральд с любопытством посмотрел на меня. Его ответ был краток.

— Вы меня удивляете. Мне казалось, поездка покажется вам трудной и слишком утомительной.

— О нет, совсем наоборот. Я люблю путешествовать. И к тому же его превосходительство сказал, что мы успеем туда и обратно за один день.

— То есть, — подчеркнуто произнес мистер Фицджеральд, — мы.

— Его превосходительство и я, — твердо сказала я.

— Нет, мисс Брэдли, — поправил он. — Вы и я.

Глава 12

Так во вторник с самого утра, в неизбежном избытке времени, я оказалась рядом с Джеймсом Фицджеральдом во время часового перелета между городами Куича и Беланга.

Самолет был маленький и потрепанный; взлет в солнечный горный ландшафт был долог и труден. Но узкие кресла и близость мистера Фицджеральда тревожили меня гораздо больше.

Наши места выбрал мистер Фицджеральд. Чарагвайцы, как и все их латиноамериканские собратья, летают, как лондонцы ездят в автобусе. Лезут в салон с багажом, корзинами и даже клетками с домашней птицей.

Мистер Фицджеральд наклонился, чтобы застегнуть мой пояс. Его лицо почти так же приблизилось к моему, как лицо дона Рамона во время моего первого полета в Чарагвай. Мистер Фицджеральд показал, как регулировать воздушный поток, заказал охлажденный лимонад, спросил, не хочу ли я журнал. Его спокойная уверенность заставила меня чувствовать себя неоперившейся путешественницей, какой несколько недель назад, полагаю, я и была. Его мужественность заставила меня чувствовать себя женственной и слабой.

Но хуже всего было то, что под его скрупулезной заботой проглядывал намеренный нейтралитет. Он просто выполнял все необходимые обязанности или оказывал услуги, но без всяких личных чувств.

Я не винила его, потому что делала то же самое. Я приняла совет миссис Малленпорт насчет одежды просто потому, что не могла рисковать повторением визита к мадам Одетт. Поэтому на мне был хорошо скроенный брючный костюм из оленьей кожи с темно-синей шелковой рубашкой. Вчера вечером я вымыла волосы, и Бианка протерла меня лосьоном из горных трав, который прямо-таки творил чудеса. Я открыла особый флакон французских духов, купленный мне отчимом на прошлое Рождество. Я чувствовала себя вооруженной — не знаю, против кого.

К счастью, усилия были приложены для себя, а не для воздействия на моего товарища по путешествию, потому что он, конечно, их не замечал. Исключая момент, когда в салоне стало невыносимо жарко и я стала стаскивать жакет.

— Позвольте мне, — сказал Джеймс Фицджеральд, убийственно вежливо помогая снять его с моих плеч. Он с неудовольствием посмотрел на мою красивую синюю блузку. — Она достаточно теплая? — спросил он.

— Это шелк. Должен быть.

— На горном склоне очень холодно, особенно на обратном пути. Ева обычно брала с собой шерстяную вещь — топ танк, вы их называете.

— Я не люблю топы, — сказала я по-детски. — Они мне не идут.

Он ностальгически улыбнулся, словно подумал, хотя и не вслух: «Зато они идут Еве».

В ожесточенном и злом ответе на его невысказанные слова я воскликнула:

— Наверное, хорошо быть абсолютным совершенством!

Он пристально посмотрел на мое лицо, которое медленно заливала краска.

— Кого вы имеете в виду?

— Еву, конечно.

Он улыбнулся. Это была задумчивая, ускользающая улыбка.

— Нет абсолютно совершенных людей, — ответил он после длительного размышления. — Люди не драгоценные камни. Все допускают ошибки — именно это делает их людьми. Но и любят людей за ошибки не меньше, чем за достоинства.

Мимолетная улыбка пробежала по суровому лицу первого секретаря — бесконечно раскрывающая, бесконечно нежная. Я молча тянула восхитительный холодный напиток. Внезапно его вкус стал горьким, как злоба.