Алана Инош - Мгновения жизни Страница 3

– Ну, дальше ты сама управишься… Я пока пойду камин затоплю.

Прочла ли Александра мои мысли, или просто они у нас сошлись? Как бы то ни было, я ставлю расстегаи в духовку и всё своё внимание уделяю ухе. «Мурр, мурр», – урчит моя кошачья натура, пока нож стучит по доске. Деревянная лопаточка помешивает лук с морковкой в сковородке, а зимний мрак заглядывает в окно. Что ещё нужно для счастья и уюта?

Полумрак гостиной наполнен смолистым ароматом сосновых дров. У камина стоит низенький столик, а мой ангел восседает рядом на подушке прямо на полу, задумчиво глядя на жаркую пляску огня. Вторая подушка – пустая: она ждёт меня.

– Кушать подано, – улыбаюсь я, подходя с полным подносом еды.

– Ух, какая красота, – оживляется Александра, блестя искорками удовольствия в глазах и протягивая руки к подносу.

Глубокие тарелки с духовитой, хорошо настоявшейся ухой, посыпанной рубленной зеленью, переносятся на столик, в центре становится блюдо с румяными расстегаями. Отблески огня танцуют в светлых глазах Александры, зажигают золотом проседь в её коротких волосах. Её шею уютно греет горловина белого свитера с рельефными «косами», и я, не торопясь приступать к еде, просто смотрю на неё – такую бесконечно родную и дорогую мне.

Она наливает себе в хрустальный «сапожок» водку. Мне не предлагает: я не пью… И мне не очень нравится, когда пьёт она, хоть это и весьма редко случается.

– Не хмурься, солнышко, – ласково подмигивает мой ангел, поднося рюмку с кристально-прозрачной горячительной жидкостью к губам. – Я только чуть-чуть.

Мне не хочется портить такой дивный вечер ворчанием, и я смиряюсь. Впрочем, Александра позволяет себе выпить только пару рюмок, не больше – для расслабления.

Огонь трещит внутри, а снаружи – мороз. А на стене висит твоя любимая гитара, которую я всё-таки не смогла отдать в школу вместе с прочим оборудованием твоей студии. Её навсегда смолкшие, потускневшие струны отливают в сумраке ржаво-рыжеватым цветом… Больше некому заставить их зазвенеть, они ослабли и охрипли от долгого молчания, потеряв «тонус» и напряжённую чистоту звука. Светлая печаль ложится на душу, но не тяжким грузом, а скорее как невесомое покрывало, прохладное, как завеса метели. Вспоминается Новый год, твои пальцы на этих струнах, тогда ещё светлых и блестящих…

Звенящая зябкая тишина заставляет меня опомниться. От проницательных глаз ангела не смогло укрыться направление моего взгляда.

– Сиди, я помою посуду. – Голос Александры звучит глуховато и грустно.

Я остаюсь у камина одна – вернее, наедине с призраком прошлого, с памятью. С тобой. Когда-то мы отмечали здесь Новый год втроём… Струны задумчиво и тихо звучали, моя рука ослабела в крепком и ласковом пожатии руки твоей сестры, но ты не могла видеть взгляда Александры – более выразительного и красноречивого, чем целая любовная поэма.

Твоя сестра – теперь уже мой ангел-хранитель – возвращается с кухни медленной, непривычно неуверенной походкой, расправляя закатанные рукава. Столик я убрала, чтобы он не разделял нас и не мешал, и она опускается на подушку рядом со мной. В её погрустневших глазах столько беспомощной нежности, что кажется, вырви я у неё сердце, она продолжала бы так на меня смотреть – без тени упрёка, печально и преданно, с любовью и болью в глазах.

– Саш… ну, чего ты?

Я придвигаюсь к ней вплотную, осторожно накрываю её руки своими. Сначала они безучастны, а потом всё же откликаются на мою ласку и легонько сжимают мне пальцы, но глаза моего ангела остаются грустными.

– Сашунь, ну, не смотри так.

– Всё нормально, Лёнь, – слабо улыбается она.

Придвинувшись ещё теснее и обняв Александру за плечи, я тихонько целую её в кончик носа.

– Не нормально, я вижу. Не грусти, пожалуйста… Я тебя люблю. Очень, очень…

Лёгкий вздох тепло касается моей щеки.

– А я тебя – просто невыносимо… И мне плевать, что я в твоём сердце – только номер два. Я мирюсь со вторым местом, лишь бы видеть твои глаза, твою улыбку… Слышать твой голосок дома. Только бы ты прижималась ко мне по ночам, называла меня по имени, засыпала у меня на плече. Всё остальное – неважно.

Опять… Сердце тяжелеет от горечи, холодный груз ложится на плечи, сдавливает грудь, не даёт дышать – совсем как в минувшем апреле. Брови Александры чутко вздрагивают, её лоб покаянно прислоняется к моему.

– Прости… Прости, милая. Снова я за своё, да? – усмехается она, только не очень-то весело это у неё выходит.

– Вот именно, – вздыхаю я. – Ну, сколько мне ещё повторять, что ты – мой самый родной на свете человек, мой земной ангел-хранитель?… И никакой не номер два. Вы с Яськой занимаете одинаковое место в моём сердце. На одной ступени пьедестала.

– А может, не надо на пьедестал? С него больно падать.

Окончательно расстроившись, я закрываю глаза. Сердце ноет, а меня обнимают крылья-руки моего ангела – тепло и крепко, примирительно.

– Ну, всё, всё… Прости меня, малыш. Зря я это. Только испортила всё. Надо просто принять как данность то, что мы всегда будем втроём, хоть Яськи и нет… Веришь ли, я ведь её тоже люблю. Потому что она моя сестрёнка, моя «мелкая». Пусть она всегда остаётся с нами… и неважно, на каком месте.

Не открывая глаз, я вслепую ощупываю губами её лицо, одновременно ощущая, как объятия крыльев становятся всё крепче. Горячее дыхание, треск пламени в камине, соль слёз, обжигающая нежность губ. И ледяное звёздное небо над крышей.

– Ох, нет… На полу неудобно. Жёстко и холодно, – жалуюсь я.

Ангел смеётся. Минута – и диван разложен, на нём расстелена свежая простыня, вся клетчатая от сгибов. Одеяло, подушки – и гнёздышко готово. Огонь в камине получает добавку в виде пары-тройки сосновых поленьев, а от страстных объятий ангела становится ещё жарче.

Ничто не тревожит нас, не проникает в уютное пространство дома: морозная ночь – надёжный страж. Разомлев от долгой и нежной близости, я расслабленно подрёмываю, а ангел-хранитель не спит – следит за камином, иногда выскальзывая из постели, чтобы поворошить дотлевающие угли. Если заслонку в трубе закрыть слишком рано, угарный газ пойдёт в комнату. Впрочем, отбросив унылый призрак воспоминаний и оставив все эти заботы Александре, я проваливаюсь в сладкую дрёму.

Просыпаюсь я оттого, что мне как-то неуютно, неудобно и одиноко в постели – никого нет под боком. Под слипающиеся веки, будя меня, настойчиво пробивается совершенно пушкинское утро: «Мороз и солнце! День чудесный…» Густо-янтарные лучи дневного светила, по-зимнему низкого и холодного, наполняют комнату. Светло – и захочешь, а не очень-то поспишь. Наверное, уже одиннадцатый час, не меньше… Высунув нос из-под одеяла, я определяю: тепло. Но где же мой ангел?