Серебряная луна - Крамер Элли Страница 3

Еще у него была собственная машина, он почти всегда ходил в костюме и при галстуке, и даже ненавидевшая все живое миссис Стейн таяла и млела, когда Ник приветливо кланялся ей с противоположной стороны улицы.

Словом, Ник Грейсон был замечательным человеком, и Дотти Хоул, закадычная подружка Мэри, неоднократно намекала, что свадьбу надо играть поскорее, потому что Ник много ездит, а девушек на свете много, так что Мэри и оглянуться не успеет, как его кто-нибудь уведет. Дотти так искренне ужасалась тому, что сама же и говорила, что Мэри от души смеялась над страхами подруги, но глубоко внутри ее одолевали сомнения.

Начать с того, что они вместе уже два года.

То есть с того момента, как Мэри вернулась в Грин-Вэлли после окончания учебы. Они регулярно встречались, ходили гулять, ездили в кино в соседний городок, а на обратном пути увлеченно целовались в машине. Конечно, о более близких отношениях и речи не могло идти.

Ник был слишком порядочен…

Мэри сердито фыркнула. Забавное сочетание:

"слишком порядочен".

Она понятия не имела, нравится ли ей с ним целоваться, потому что никогда об этом не задумывалась. После первого опыта, помнится, она была несколько расстроена, потому что ждала чего-то необычного, но вину приписала себе. Ведь до Ника она целовалась только с одним мальчиком, и это было сто лет назад, в лесу, а мальчишку звали…

О БОЖЕ!!!

Жаркий румянец залил ее щеки. Кружка с компотом опрокинулась, кошка Джу сердито мяукнула и стрелой взлетела на шкаф.

Мэри застонала.

Того мальчишку звали Билл Уиллингтон.

Глава 2

Билл прошелся по комнате, трогая пальцами старую мебель. Он не был здесь тысячу лет, прожил за это время сотню жизней, а в маленькой комнате дома на холме все оставалось таким, как в день его отъезда. Двенадцать лет назад.

Кресло из ивы. Кряжистый стол и несуразные, но прочные табуретки вокруг. Лежанка, застеленная подозрительного вида шкурой. Грубовато сложенный камин, чьим единственным украшением была изумительной работы кованая решетка. Пучки сухих трав под потолком. И целая батарея пузатых старинных бутылей в соломенной оплетке. Краса и гордость Харли Уиллингтона, настойки на…, да на всем, что только можно представить.

Когда Биллу исполнилось тринадцать, старшие ребята подбили его выпить дешевого виски. Страшно гордясь собой, он отправился с ними на лесную вырубку и там, в полуразрушенном сарае дровосеков, приобщился к запретному доселе Миру Взрослых Мужчин. Дальнейшее он помнил плохо. Туман в голове, мерзкая слабость в ногах и желудке, холодный пот…

А потом сквозь мглу проступило лицо деда.

Дед двоился. Билли могучим усилием сконцентрировал волю и понял, что с дедом все в порядке, а рядом стоит Джим Хант, старинный и закадычный дедов дружок. Оба старика – а стариками они были уже тогда, пятнадцать лет назад – укоризненно качали головами и вели разговор, услышав который, любой инспектор по делам несовершеннолетних застрелился бы на месте.

– Нет, ты посмотри, что творится, Джим!

Почему бы им не начать продавать просто метиловый спирт? Так и писать на этикетке – метиловый спирт!

– Ну!

– Это ж надо! Чтобы с обычного ржаного пойла так тошнило!

– Ну…

– Не, я точно тебе говорю, отраву они гонят на своих заводах!

– Харли, ему все ж всего тринадцать годков…

– Вот именно! Сколько он мог выпить? Глоток, два, ну три от силы. А на вид – ему сейчас помирать.

Билл возмущенно смотрел на бессердечного деда, но сказать ничего не мог – язык не ворочался.

Потом была ночь, полная кошмаров, и утро, полное позора. Вчерашнее Билл помнил смутно, но ему было стыдно, стыдно до такой степени, что слезы наворачивались на глаза. Он ждал подзатыльника, крепкого словца, но дед даже глазом не моргнул при появлении иссиня-бледного внука.

– Садись к столу, сынок. Надо поесть.

Билл чуть не умер при этих словах, но Харли насильно усадил его вот за этот самый стол и поставил перед ним дымящуюся похлебку.

Аромат щекотал ноздри, янтарные кружочки масла плавали вокруг ложки, и парнишка сам не заметил, как съел все до конца. Как ни странно, ему действительно полегчало. Только после этого дед заговорил.

– Друг мой, ты знаешь, что я могу распознать любой самогон по запаху, назову год, когда был разлит любой бренди, да и сам готовлю отличные…, хм…, напитки?

– Д-да.

– Теперь подумай своей головой – смог бы я это делать, кабы хлестал всякую дрянь?

– Дед, я…

– Я знаю, сынок. Тебе сказали, что пора становиться мужчиной. Так часто бывает. Что ж, признайся честно – испытание оказалось не по силам.

– Дед, я больше…

– Не надо. Лучше условимся вот как. Когда тебе захочется узнать вкус спиртного, скажи мне.

Не думаю, что это случится раньше, чем через годик-два, но я буду наготове.

И все. В высшей степени непедагогично, зато честно. И совершенно правильно. Именно год с лишним Билл и думать не мог о крепких напитках. А потом, в сочельник, дед налил ему и Джиму Ханту по крошечной, с наперсток, рюмочке из одной из пузатых бутылей. Потом из другой. Из третьей. Они ели вкуснейший пирог со свининой, испеченный миссис Амандой Райан, пробовали все виды настоек старого Харли, и дед рассказывал о каждой из них.

– … Вот видишь, какой яркий изумрудный оттенок? Это смородиновые почки, третьедневошные. То есть, три дня после проклювки прошло – надо собрать, позже уже не то, кошками будет вонять. А вот эта, синенькая, из чего, как думаешь?

– Ну… Черника?

– Балбес! Черника дает лиловый цвет и пахнет паршиво. Ее надо с медом, да на лесном хвоще, тогда она аромат отпускает. А синяя – на васильках. Пшеница на это зелье идет самая отборная, крупная, без парши, а васильки собери по меже, аккуратно лепесточки обдери, а пестики с тычинками не моги, в них яд! Потом настаивай шесть дней, но не больше, а то цвет сойдет. Процеживать надо через осиновый уголь, он самый полезный. Кстати, и с похмелья осиновый уголь – первейшее дело. Верно, Джим?

– Ну!

– Дед!

– Чего?

– Ведь это самогон?

– Самогон – дурацкое слово. Сразу вспоминаются дешевые детективы. Мой собственный дед, учивший папу и меня, звал это дело декоктами. Либо эликсирами. Конечно, до эликсира мне далековато, но вообще-то мои настойки помогают от любых хворей. А секрет, знаешь, в чем?

– В чем?

– В том, чтобы не хлестать безо всякого смысла, а употреблять до первого потепления внутри. Верно, Джим?

– Н-ну!

– Тогда ты и аромат лесной или садовый учуешь, и вкус различишь, и сразу скажешь: вот эта, положим, брусничная – на гречишном меду, а вон та лимонная – на липовом.

Будет тебе удовольствие, а не дрянь во рту и в голове поутру…

Билл улыбнулся. Конечно, все эти разговоры совершенно не годились для пятнадцатилетнего паренька, но дед всегда был с ним честен.

Учил, как мог, тому, что знал сам. А когда его познания закончились (по его собственному разумению), послал внука в город. Именно в Лондоне, пару лет спустя, Билл понял, что старый Харли научил его самому главному. Жить по совести и получать от жизни удовольствие Неожиданно тень набежала на лицо молодого человека.

Все это осталось в прошлом. Жизнь больше никогда не будет приносить ему удовольствие и радость, потому что…

Потому что он убил человека.

Харли Уиллингтон сидел на скамейке на самом краю обрыва. Обрывом заканчивался сад Харли, сад, которому Общество Цветоводов Грин-Вэлли единогласно присудило бы ноль баллов. Сад бушевал, кустился и лохматился, птицы орали в нем от зари и до зари, а гнезда свои даже и не думали прятать в укромных местах. Обнаглевшие пернатые прекрасно знали, что в этом саду им не грозит ничего.

Харли наклонился, вытянул из-под скамьи пузатую бутыль в оплетке и два маленьких серебряных стаканчика. Хмыкнул, налил по несколько рубиновых капель, кроваво сверкнувших в лучах заходящего солнца. Сказал, не оборачиваясь: