Ночь Огня - Пенелопа Дуглас Страница 4

– Я ничего не боюсь.

Я уставился на ребенка. Такие разговоры могли завести на темную сторону, хорошо мне знакомую.

Я подошел к Октавии и вместо того, чтобы дать ей сок, водрузил упаковку на стойку и положил ладони по обе стороны от девочки.

– Посмотри на меня, – сказал я. – Конечно же ты ничего не боишься. Но страх и осторожность – две совершенно разные вещи. Если с тобой когда-нибудь что-то случится, твой отец этого не переживет. Ты это понимаешь?

Пятилетняя малышка недоуменно заморгала.

– Настоящий капитан подает пример. – Я постучал пальцем по ее макушке. – И он всегда думает головой, ясно? Когда-нибудь ты поймешь, что твоя жизнь может измениться в одно мгновение. Осторожность – это разумно, а разумные люди выбирают более безопасный путь.

– Но как определить разницу между страхом и осторожностью? – спросил вдруг кто-то.

Я выпрямился и увидел застывшего на пороге Дэймона. Он приоделся для сегодняшнего вечера – надел черные брюки и начищенные ботинки, уложил волосы. Но пиджак и галстук отсутствовали, а рукава белой рубашки были закатаны.

– По опыту, – задумчиво ответил он за меня и подошел к стойке.

Я невольно напрягся, поскольку методы воспитания являлись еще одной областью, в которой мы с Дэймоном сильно расходились во мнениях. Если бы дело касалось кого угодно, кроме членов моей семьи, мне было бы плевать, но Джетт и Мэдс привыкли к более строгой дисциплине, и мне становилось все труднее и труднее объяснять, почему детям Дэймона разрешают висеть на стропилах.

– И опираясь на мнение опытных людей, – возразил я, когда Дэймон подхватил дочь на руки.

Тот взглянул на Октавию, приподняв бровь.

– Он имеет в виду людей, которые подчинились правилам и потеряли способности к воображению.

Я прикрыл глаза.

– Папа разрешает тебе самостоятельно переходить дорогу? – спросил я у девочки.

Она потягивала сок через соломинку, даже в таком юном возрасте понимая, что не стоит ввязываться в глупые ссоры.

– В общем, как я уже сказал… – Я горько улыбнулся Дэймону. – Нужно слушать людей, которые знают больше.

– И как определить, кого стоит послушать? – спросил он Октавию, хотя на самом деле просто пытался вывести меня из себя. – Никак. Слушай себя, детка.

– А пока ты это делаешь, – выпалил я, – не забудь напомнить себе, что выбор имеет последствия, с которыми придется жить всю оставшуюся жизнь. Но, прислушавшись к мнению мудрых людей, ты сделаешь лучший выбор.

– Да ладно?! – Дэймон наконец взглянул на меня, и я сообразил, что он намекает на наше пребывание в тюрьме.

Сукин сын.

Он рос в плохой семье. Я – в хорошей. Но мы оба угодили за решетку.

Боже, как я его ненавижу!

То есть я бы определенно прыгнул с моста ради него, однако…

Он покинул кухню с дочерью на руках. На его губах играла самодовольная ухмылка. Я боролся с желанием швырнуть что-нибудь ему в затылок.

Я только что спас жизнь его ребенку. Или, как минимум, уберег малышку от переломов.

Но нет…

Для нее это был бы опыт, который бы пошел ей на пользу. Р-р-р!

Широкими шагами я вышел из кухни. Приторный ванильный аромат печенья, кондитерских изделий и прочих сладостей наполнил все вокруг, когда официанты понесли подносы в столовую.

Мэдден помогал Ивару зажигать свечи в канделябрах, неторопливо расхаживая взад и вперед, а я направился в бальный зал, но остановился, снова увидев Дэймона.

Верхний свет погасили, на золотисто-красном полу расставили свечи, а праздничные гирлянды из вечнозеленых растений, омелы и чернослива висели на каминной полке справа, в точности повторяя украшения на перилах лестницы позади меня.

Танцпол еще пустовал, если не считать моей жены, танцующей с братом.

Помедлив, я скрестил руки на груди и почувствовал, как смягчаюсь, увидев их вместе. Ладно, ладно. Я не испытывал к Дэймону ненависти.

Я не мог ненавидеть того, кто любил Бэнкс.

Он заставил ее откинуться назад и закружился, а Бэнкс очень широко улыбнулась, после чего рассмеялась и обняла брата, пока он танцевал все быстрее и быстрее.

Я тоже заулыбался, наблюдая за ними.

Неподалеку Рика отплясывала с моей дочерью. Они обе смотрели под ноги, пока Рика считала шаги для Джетт. Черное платье обтягивало небольшой беременный животик, срок составлял около пяти месяцев.

Дочки Уилла, Инди и Финн, вертелись вокруг танцующих, притворяясь балеринами. Черные перья в волосах Финн заставили желудок слегка сжаться при воспоминании. Казалось, будто еще вчера мы с Бэнкс стояли в бальном зале «Понтифика» и смотрели, как мать Дэймона, одетая в черные перья, передвигается словно призрак.

Холодок пробежал у меня по спине.

– Кай? – окликнул меня кто-то.

Я оглянулся: Уинтер спускалась по лестнице, вцепившись в перила.

Я протянул ей руку, чтобы помочь.

– Ага, он самый, – ответил я. – Ты меня по запаху узнала?

Как еще она могла определить, что это я?

Уинтер засмеялась, остановившись со мной рядом.

– Угу. От тебя хорошо-о-о пахнет.

Я хмыкнул, изучая бальный зал. Сын куда-то пропал, а Иварсен присоединился к братьям, устремившись в столовую, без сомнения, к сладостям.

За окном мелькнул свет фар, начали прибывать гости.

– Октавия не хочет уходить сегодня вечером, – сказала Уинтер.

– Тогда Мэдс к ней присоединится.

– Ага.

Так вот почему она сообщила мне – чтобы я был в курсе. Пока взрослые танцевали целую ночь напролет и принимали активное участие в разгуле, дети отправлялись в театр навстречу собственным приключениям. Во всяком случае, до полуночи, а потом они могли вернуться домой и открыть подарки.

Уинтер старалась придать зимнему времени года особенное очарование. Она любила Рождество, но всегда испытывала горько-сладкие эмоции, ведь сезон праздников на этом заканчивался. Поэтому мы начали праздновать еще со дня солнцестояния, радуясь тому, что впереди еще много безоблачных месяцев.

– Она – счастливица, – заметила Уинтер. – Многие души в ней не чают.

Я кивнул, увидев тень, мелькнувшую на втором этаже. Мэдс укрылся в привычном убежище.

– Она – искательница приключений, – ответил я. – Мэдс – нет. Но рядом с ней он оживает.

– А ей нравится повсюду таскать его за собой, – добавила Уинтер, – и Мэдс никогда не обижается на нее. А братья Октавии… не такие покладистые.

Ее братья – та еще проблема. Но, по крайней мере, Мэдс подавал им хороший пример.

Динамики выключились, когда музыканты закончили настраивать инструменты. Тишина заполнила все пространство вокруг нас.

– Мне нравится этот звук, – прошептала Уинтер.

– Какой?

– Сквозняк, гуляющий в старом здании и играющий с пламенем свечей, – пояснила она. – Ты слышишь?

Я напряг слух и различил, как ветер завывает на верхних этажах, его порывы заставляли пламя трепетать.

Волосы у меня на затылке встали дыбом.

– Похоже на призраков, – пробормотала Уинтер. – В бликах огня все кажется прекраснее, правда?

Я взглянул на Уинтер. Ее веки с длинными ресницами прикрывали глаза, которые больше не могли видеть прекрасное, но это не означало, будто что-нибудь могло ускользнуть от ее взора.

Просто теперь Уинтер видела мир по-другому.

Я бережно взял ее ладонь, а другой рукой обвил за талию и повел на танцпол.

– Держись крепко.

Губы ее растянулись в улыбке, и мы заскользили по полу. Я повел Уинтер в танце без музыки, завитые локоны упали ей на лицо. Черное платье развевалось, а красные ленты, вплетенные в волосы, трепетали.

– Ты хорошо танцуешь, – сказала она.

– Шокирована?

– Ну… – Уинтер пожала плечами, не вдаваясь в подробности.

Мы кружились и двигались все быстрее и быстрее, пока Уинтер не захихикала, но она ни разу не сбилась с шага и казалась легче воздуха в моих руках.

Наверное, она думала, что я умею только драться, хотя мать воспитала во мне и джентльмена.

– Никогда не доверяй меч человеку, который не умеет танцевать, – процитировал я Конфуция, когда мы замедлились.

Тяжело дыша, Уинтер нахмурилась.

– Почему?

– Смертельное оружие нельзя давать в руки тому, кто в принципе и не жил.

И нельзя решать за всех, придерживаясь лишь одной точки зрения.

Я остановился и уставился на Уинтер, озаренный новой идеей.

– Хочу, чтобы ты научила Мэдса и Джетт танцевать.

Она склонила голову набок.