Кэролин Грин - Ангел-хранитель Страница 4

Сестра прошептала в благоговейном ужасе:

— Чудо.

Сначала Джаред услышал звуки. Громкую какофонию, совсем непохожую на мягкое, мелодичное звучание, привычное его уху. Мужской голос спросил кого-то, не беспокоит ли его геморрой. Щелчок. Женщина жалуется на застарелые, трудновыводимые пятна. Снова щелчок. Что-то ударяется о твердую поверхность, и раздается неистовый хохот.

Джаред с усилием разомкнул веки. И зажмурился от ослепительного света, падавшего с потолка. Снова хохот. Он повернул голову на звук. И увидел большой ящик, прикрепленный к стене. Внутри ящика двигались маленькие фигурки людей. Джаред слышал, что такой ящик есть у Верховного, он наблюдает через него за людьми. Но вряд ли это кабинет Босса. Послышался шорох, и он повернул голову.

На стуле рядом с ним устроилось очаровательное создание. Девушка то и дело нажимала на кнопки маленького черного пенала, и каждый раз картинка и звук в ящике резко сменялись.

Само воплощение женственности, девушка была так прекрасна, что ему и в голову не пришло принять ее за человека. Но крыльев у нее не было. А вместо белых одеяний с нее свисали два слоя материи, причем рукавов не было. Каждая ножка богини была обтянута темно-синей тканью, которая удерживалась на ней с помощью пуговиц ниже талии. А ступни утопали в белом и мягком на вид веществе. Как и привычные Джареду сандалии, они тоже зашнуровывались. Но только не кожаными ремешками, а белыми полосками материи, на концах которых свисали твердые, прозрачные штучки. На высовывавшемся язычке было написано: «Адидас».

Джаред взглянул на ее лицо. Глаза богини, темно-карие, обрамленные черными ресницами, были устремлены к ящику на стене. Лицо приятно радовало правильностью черт. Темные брови и смуглый цвет кожи дополнялись блестящими каштановыми прядями.

Джаред испытал странное, незнакомое доселе чувство.

Она прекраснее любого ангела.

Его мысли вернулись к имени, написанному на язычке. Адидас. Джаред знавал Адониса, греческого бога, и даже выиграл у него как-то партию фенуки. Может, эта прекрасная богиня родственница красавца Адониса?

Она повернулась на стуле и увидела, что он внимательно изучает ее.

— Да ты проснулся! — В ее глазах он прочел жалость и сочувствие. И что-то, что она тщательно скрывала. Казалось, от нее исходит настороженность. — Пожалуй, надо позвать сестру.

— Что ты здесь делаешь?

Она коснулась его руки, накрытой белоснежным покрывалом.

— Мы уж было потеряли надежду. Так или иначе, а я не могу оставить тебя здесь одного, Джеральд.

— Джаред, — поправил он ее.

Она наклонила голову и слегка нахмурилась.

— А как меня зовут, ты знаешь?

Как мог он не знать, когда ее имя красовалось на ее одеждах?

— Конечно.

Похоже, к богине вернулось спокойствие.

— Тогда скажи мне, кто я.

Джаред не понимал, что это за игра такая, но решил подыграть:

— Ты — Адидас.

Его ответ, кажется, вовсе не обрадовал ее. Если бы она посвятила его в правила своей игры, может, у него получилось бы.

Раздался стук, и вошла молоденькая девушка, толкая перед собой тележку с подносами.

— Как наш красавец, проснулся?

Она подкатила широкий столик так, чтобы он оказался над кроватью. Затем взяла один из подносов и поставила его на столик.

Джаред понятия не имел, чему обязан таким обхождением. Лежит на белоснежном ложе, рядом цветущая богиня и прислужница, готовая утолить его голод всякими яствами. Но где же пальмовые ветви, призванные защищать его от слепящего света? И где виноградные грозди, от которых отщипывают по ягодке и отправляют в рот? Надо бы встретиться с Нахумом и выяснить, что все это значит.

— А вот и завтрак для нашего больного. — Повернувшись к Адидас, девушка сказала: — Я передам сестре, что он пришел в себя.

Адидас поблагодарила ее. Затем придвинула стул поближе к кровати.

— Есть хочешь?

Хочет ли он есть? Никогда не испытывал такого желания. Только люди не могут обходиться без грубой, физической пищи.

И тут его осенило: он же теперь человек и проходит на Земле ученичество. Джаред огляделся и увидел над своей кроватью прозрачный мешок с бесцветной жидкостью. Жидкость каплями стекала по трубке. Трубка исчезала под одеялом, там, где лежала его рука. Он снова взглянул на богиню. Неужели она всего-навсего человек? Если так, то непонятно, почему он до сих пор пренебрегал земным обучением.

Адидас смотрела на него выжидающе, и Джаред вспомнил, что она задала вопрос.

— Не знаю, — честно признался он.

Она взяла розоватую коробочку у его подушки и нажала кнопку. Кровать задрожала, изголовье стало подниматься, пока Джаред не оказался в полулежачей позе. Богиня сняла крышку с подноса.

— М-м-м… овощной суп. Съешь немножко, даже если аппетита нет. Так ты быстрее поправишься.

Джаред попробовал поднять руку, чтобы взять ложку. Но рука оказалась непривычно тяжелой. А когда он приложил усилие побольше, она вдруг резко оторвалась от одеяла и грузно плюхнулась на поднос, расплескав оранжевого цвета суп по одеялу.

— Ничего страшного, — утешила его Адидас. — Я помогу тебе.

Она села поудобнее напротив него и зачерпнула суп. Потом, проведя дном ложки по краю тарелки, чтобы убрать капли, поднесла бульон ко рту больного.

Джаред толком не знал, что делать. Он увидел, как Адидас слегка приоткрыла рот, когда поднесла ложку к его губам. Глядя на нее, он сделал то же самое. На язык попала теплая жидкость и кусочки овощей. Вкус ему понравился. Адидас отвела ложку. Суп вылился из его рта и потек по подбородку.

— Ничего, я вытру. — Богиня насухо промокнула ему подбородок и шею. — Прикроемся лучше салфеткой.

Пока она засовывала ему за ворот бумажную салфетку, ужасная мысль промелькнула у Джареда. Нахум передумал! И сделал его младенцем!

Все в комнате — и оборудование, и стерильный воздух — говорило, что он в больнице. Неужели он новорожденный, а эта восхитительная женщина — его мать? Обычно матери кормят своих детей, что она и делала. Но он не припоминает момента своего рождения. С другой стороны, говорят, все люди забывают о своем рождении, едва появляются на свет.

Неприятнее всего то, что он, ребенок, возжелал свою мать! Джаред не мог подавить в себе это чувство, заставлявшее его любоваться прекрасными чертами, наслаждаться мелодичным голосом, восхищаться мягкими изгибами земных форм. Как мог Нахум так обойтись с ним!

Но стоп. Разве не положено младенцам сосать бутылочку? Или грудь? Он тут же представил, как приникает к полной груди Адидас… и опомнился. Нет, не бывает у младенцев таких мыслей. К тому же, будь он несмышленышем, он бы с ней не говорил.