Дурной сон (ЛП) - Дарлинг Джиана Страница 5

— Тирнанни? — ласково позвала она.

Я подавилась этим прозвищем, не в силах представить, что Тирнан позволит кому-то называть его таким отвратительным ласковым именем.

Я поклялась назвать его этим именем, когда увижу его в следующий раз.

— Это я, мама, — позвала я, прежде чем открыть дверь.

Окна были открыты, сладкий ветерок проникал в комнату, так что от мужского запаха Тирнана не осталось и следа. Это была сладкая, цветочная Аида, которая лежала посреди неубранной кровати на боку, задрав одну ногу, чтобы продемонстрировать округлость своей попы, а одна рука играла с краем кружевной ночной рубашки. Когда она увидела меня, то с шумом сдула с лица выбившуюся прядь волос и рухнула обратно на свои потертые подушки из розового шелка.

— Слава богу, — воскликнула она, закинув руку на лоб. — Я не думаю, что смогла бы справиться с этим человеком еще.

— Фу, мам, пожалуйста, не говори о своей сексуальной жизни с этим... — Я замялась, не в силах придумать, как бы поприличнее его назвать.

— Этот высокий, темный и красивый, пьющий прохладную воду? — предложила она, подглядывая за мной из-под предплечья.

Я бросила на нее невеселый взгляд.

Одновременно мы разразились хихиканьем.

— Иди сюда, милая голубка, — поманила она своей мечтательной улыбкой, той самой, которая заставила влюбиться в нее бесчисленное множество мужчин.

Я ничем не отличалась от них.

Несмотря на ее недостатки, эгоцентризм и привычное пренебрежение, я не могла не любить свою мать, когда она улыбалась мне этой улыбкой кинозвезды. Не помогало и то, что она использовала ласковое имя, которым отец называл меня в детстве.

Я подняла простыни в своих руках повыше.

— Я и близко не подойду к кровати, пока мы не поменяем простыни.

Восторженный смех Аиды разнесся по комнате, высокий и чистый, как музыка серебряной флейты. Я ухмыльнулась и швырнула белье ей в лицо. Она драматически фыркнула, отталкивая от своего лица, а затем выскочила из бледно-розовых простыней и бросилась на меня. Я вскрикнула, когда она приземлилась на меня, отшатнувшись назад. Она удержала меня, обхватив обеими руками мой торс и прижав меня к себе так крепко, что на мгновение мне стало трудно дышать. Я не шевелилась, когда она уткнулась носом в мои волосы, ее вздох был мягким и мечтательным, когда она вдохнула мой запах.

— Моя голубка, — прошептала она, крепко сжимая меня. — Моя милая, разумная девочка. Что бы я без тебя делала?

По правде говоря, иногда я задавалась тем же вопросом. В конце года я оканчивала школу и надеялась, что меня примут в учебное заведение, о котором я мечтала долгие годы.

Нью-Йоркский Университет.

В нем есть знаменитая программа по Истории искусств и очень крутая программа по Устойчивому бизнесу в бизнес-школе Стерна.

Это было моей мечтой с шести лет, когда папа в один из своих приездов привез мне фиолетовую толстовку Нью-Йоркского университета. Я захотела стать специалистом по сохранению искусства в восемь лет, когда он взял меня в Музей изящных искусств в Хьюстоне во время редкого совместного отпуска. Он был важным человеком, поэтому, когда я проявила любопытство по поводу пустой рамы с табличкой, на которой было написано, что ее обрабатывает консерватор, он немедленно обеспечил нам доступ в этот отдел.

Я до сих пор помню резкий запах лака и скипидара в носу, осторожные, уверенные руки человека, склонившегося над картиной Густава Климта. Я восторженно наблюдала, как мужчина осторожно счищает слои грязи и налет времени со старого холста. Одна сторона была тусклой и серо-коричневой, а другая медленно оживала в ярких красках, как это было в самом начале.

Это была магия.

Самая чистая форма, которую я когда-либо видела.

Что-то в ней вызвало во мне отклик, как тогда, так и сейчас. Мысль о том, что при тщательной самоотдаче можно открыть свое истинное «я» даже после многих лет жестокого износа.

Это давало мне надежду.

Затем появилась более широкая привлекательность, более прагматичная тяга к изучению бизнеса с акцентом на устойчивое развитие и науку об окружающей среде. Я часами путешествовала с папой по техасской сельской местности, узнавая все об истории семьи как нефтегазового конгломерата, а также о его растущем желании что-то изменить. На протяжении всей моей жизни невозможно было игнорировать катастрофическое воздействие глобального потепления, даже в нефтяном штате, который пытался его игнорировать. Пожар на химическом заводе в Кросби, нехарактерные для зимы две тысячи двадцатого года морозы, оставившие тысячи людей без еды и воды, разрыв трубопровода в Мексиканском заливе, вызвавший масштабный пожар в океане, который пресса назвала «Огненным глазом», потому что он выглядел таким же адским, как глаз Саурона из «Властелина колец».

Эти события повлияли на меня, потому что они повлияли на моего отца, и я боготворила его с самого первого момента, когда смогла размышлять.

Я организовывала инициативы по переработке отходов в своей средней школе, протестовала против строительства трубопровода в лагере «Две реки» и многое другое, а также выиграла научную ярмарку штата за свой исследовательский проект по выбросам углекислого газа на животноводческих фермах.

Сделать мир «зеленым» стало миссией отца в конце его жизни.

И так же она стала моей собственной.

Вместе у меня были две дико разные мечты, и мне было все равно, где я могу оказаться между ними, потому что знала, что никогда не останусь без страсти ни к одной из них. Все, что я знала наверняка, — это то, что не желала отказываться от возможности продолжить обучение в Нью-Йоркском университете, если мне повезет поступить и получить полную стипендию.

Не ради Аиды.

Может быть, даже не ради Брэндо.

Хоть раз в жизни я хотела чего-то для себя.

Так что да, мне было интересно, что Аида будет делать без меня, потому что это время приближалось, подозревала она об этом или нет.

— С тобой все будет хорошо, — заверила я ее, поглаживая облако мягких бледных волос. — У тебя все было хорошо до моего рождения.

— У меня был твой отец.

Я слегка поморщилась, потому что это было правдой. Аида не была женщиной, которая хорошо или с удовольствием заботилась о себе.

— Вот почему я так благодарна, что нашла Тирнана, — сказала она в своей обычной задумчивой манере. — Он хочет перевезти нас в Нью-Йорк.

— Нью-Йорк! — Я отпрянула от матери в шоке, мой рот стал круглым, как пулевое отверстие прямо в моем черепе. — Мам, ты не можешь быть серьезной. Ты даже не любишь этого парня.

Она нахмурилась на меня, затем разгладила пальцем складку между бровями, потому что беспокоилась о морщинах.

— Не надо «мамкать», голубка. Конечно, я серьезно. У него есть деньги. Много денег. И он хорошо ко мне относится. Я знаю, что он тебе не нравится, потому что ты думаешь, что он угрожает памяти твоего отца. — Аида сделала паузу, чтобы издать многострадальный вздох. — Но он хочет, чтобы мы были семьей.

— Он хочет, чтобы ты лежала в его постели, а мы с Брэндо были заперты с глаз долой на каком-нибудь чердаке, — возразила я, содрогаясь от этой мысли.

— У тебя всегда было глупое воображение.

— Если я глупая, то это у меня от тебя, — огрызнулась я, а потом увидела, как широкие голубые глаза Аиды наполнились слезами.

Я вздохнула, когда она отодвинулась от меня, срывая простыни со своей кровати резкими движениями, прерываемыми всхлипыванием.

— Мне жаль, — сказала я, потому что так оно и было. Я уже давно поняла, что в наших отношениях я была более взрослой. Это было частью ее очарования; она была по-детски удивительной и милой, хотела угодить и жаждала ласки и внимания. Она никогда не желала мне зла, и поэтому мне казалось нелепым злиться на нее.

Моя мать не могла изменить свою природу.

Мой отец не смог изменить, хотя и пытался.

Можно сказать, что люди не способны меняться, и я могла с этим жить, даже если это не всегда было идеально.