Марианна Лесли - Любовь на Утином острове Страница 5

Ночь была звездной, но безлунной, поэтому темной. Алан сидел, впитывая окружающие его цвета и звуки, и думал о Дженни Моррис. Дженифер. Девушке с лицом и телом подростка, выдержкой мужчины и упрямством осла.

Еда, которую она приготовила, была горячей и вкусной, общество ее вполне сносным, хотя, нельзя сказать, что они много общались, да и то в основном на расстоянии. Алан вынужден был признать, что Дженни прекрасная хозяйка и знает свое дело. Еще он пришел к выводу, что она на самом деле такая жесткая и несгибаемая, какой кажется.

Когда Дженифер устраивала его на ночь, она управлялась со всем быстро и сноровисто, не выражая никаких эмоций по поводу его присутствия – ни положительных, ни отрицательных. Она просто подчинялась обстоятельствам. Возможно, где-то глубоко внутри нее и бурлили какие-то эмоции, но она их не показывала, явно не желая признавать, что они существуют. Что ж, это его вполне устраивало. Приезд сюда оказался бесполезным. Завтра он уедет.

Вначале у него была мысль уйти еще до рассвета, но Дженни заставила его поверить в существование медведей, когда аккуратно собрала остатки ужина и унесла их в дом. Ну что ж, значит, как только начнет рассветать, он сразу же отправится в путь и очень скоро забудет и эту угрюмую девицу, и эти глухие места.

Но чем дольше он сидел в темноте, тем очевиднее ему становилось, что не так-то просто будет ее забыть.

Природа северного края имела особенность неуловимо притягивать своей красотой, спокойствием, нетронутостью, но в то же время пугала изолированностью, суровостью и непокоренностью.

То же самое можно было сказать и о девушке. В ее внешности, несмотря на резкие манеры, угадывалась неиспорченность и чистота, но суровый климат вкупе с неменее суровой и неприглядной действительностью преподал ей уроки выживания, сделав ее грубее, упорнее, жестче.

В ее ореховых глазах, когда она смотрела на него, читался явный вызов. Она так старательно подавляла в себе женское начало, что ему невольно захотелось, чтобы нашелся мужчина, который показал бы ей, как прекрасно быть просто женщиной и наслаждаться этим. Чтобы эти глаза вспыхивали не гневом, а огнем желания. Огнем страсти.

В постели эта девушка будет горячей и неукротимой, как тигрица, размышлял он. И столь же требовательная, как и щедро дарующая. Его тело непроизвольно отреагировало на картину, возникшую перед его мысленным взором: длинные стройные ноги, маленькие груди, вздрагивающие от прикосновения, сильное смуглое тело, извивающееся на белых простынях, и шелковистая копна черных кудрей. Видение было настолько ярким, что не могло не вызвать вспышки желания. Алан поспешил отогнать видение и подавить желание. Возможно, кто-то и покажет ей, но это будет уж точно не он.

Внезапно послышался скрип открываемой и закрываемой двери. Алан повернул голову и замер, прислушиваясь к ее шагам, судя по звуку которых Дженни направлялась к озеру. Потом он увидел ее в темноте и, к своей досаде, почувствовал, как только что утихомиренное желание вновь дало о себе знать.

Стройный темный силуэт струился среди деревьев и вновь разжигал огонь в крови. Черт, про себя выругался он, что за наваждение!

Остынь, Маклей, приказал он себе, она же еще почти ребенок, а ты стреляный воробей не первой молодости. Эта девушка не для тебя.

Дженни уселась на мостки и, скрестив ноги, стала смотреть на водную гладь. Снупи подбежал к ней. Алан сжал челюсти, понимая, что должен уйти, но чувствуя странную, необъяснимую потребность остаться. Рыжая шерсть Снупи поблескивала в свете звезд.

Она была уверена, что одна, и сейчас еще больше напоминала ребенка, чем при свете дня. Она сидела, трогательно обхватив ньюфаундленда за шею.

Что-то внутри у него сжалось, дрогнуло, когда она зарылась лицом в густую собачью шерсть. Уезжай, Маклей! – твердо приказал он себе. Ты ей ничем не поможешь. У тебя хватает своих проблем, так зачем тебе еще и чужие?

Однако сердце его тем не менее тяжело билось, гулко отдаваясь в груди, а горло сжалось, когда он услышал тихое сдавленное всхлипывание.

Значит, и у этого крепкого орешка есть свои слабые места, подумал он. Впрочем, нельзя сказать, чтобы его это удивляло. А вот неуместное желание подойти к ней вызывало раздражение.

Он тихо поднялся и бесшумно похромал в свою хижину, старательно делая вид, что ничего не слышит и не знает о ее уязвимости.

В темноте своей комнаты он лежал на кровати и снова и снова повторял себе, что завтра, едва забрезжит рассвет, его уже здесь не будет. Завтра Дженни Моррис и пансион «Кедры» станет для него не больше чем воспоминанием. Ее боль, ее слезы его не касаются. Эта девушка, какой бы она ни была, не имеет к нему никакого отношения.

И его не касается, что он ощущает ее боль и ее одиночество как свое собственное, что эти чувства сродни его переживаниям и что, возможно, впервые за многие годы он нашел родственную душу.

За все те годы, что Дженни провела в Детройте, пик тоски по дому, по озеру Гурон всегда приходился у нее на сентябрь. Осень была ее любимым временем года. Кроме ни с чем не сравнимого буйства красок что-то такое появлялось в воздухе – бодрящая прохлада, аромат опавшей листвы и морозные утренники, предвещающие скорую зиму, – все это сочетание можно было найти только здесь, в краю озер.

Этим утром, погрузившись по самый подбородок в воду озера, она все-таки пожалела, что сейчас не июль, уж очень холодной была вода. А еще она злилась на себя, что не может не думать об Алане Маклее.

Нет, конечно, она не ждала, что он станет прощаться с ней перед уходом. Что еще за глупые сантименты! – размышляла она, рассекая поверхность воды и направляясь в сторону от пристани на помощь утке, беспомощно барахтающейся ярдах в сорока от нее.

Маклей поступил весьма благоразумно, ускользнув ранним утром. Она была рада, что не пришлось испытывать неловкость прощаясь, она была рада, что он уехал, и все-таки… Все-таки что? Все-таки ей хотелось увидеть его еще раз, верно?

Нет, конечно нет, что еще за глупости? У нее не было никакого желания видеться с ним еще раз, твердо сказала она себе, чувствуя, как тело ее замерзает, несмотря на энергичные движения.

Этот человек одинок, он не в ладах с самим собой – об этом говорил весь его облик. Он не мог бы принести ей ничего, кроме страданий, а ей это совершенно ни к чему. Дженни не желала больше думать о нем, не желала возвращаться к тем воспоминаниям об отце, которые он в ней пробудил. Ничего этого ей не нужно. В данный момент ей надо сосредоточиться на задаче освободить несчастную утку и при этом не утонуть.

– Ну-ну, малыш, тише, успокойся, – проговорила она сквозь стучащие от холода зубы, подплывая к перепуганному селезню. – Ты устал, бедняжка. Позволь мне тебя распутать. – Очень медленно и осторожно, чтобы не спугнуть изнуренного се