Непобедимый. Право на семью (СИ) - Тодорова Елена Страница 59

— Я люблю тебя, Полина Тихомирова.

Улетаю вместе со шлейфом. Ну и его за собой увлекаю:

— И я тебя люблю, Михаил Тихомиров, — выдаю тихо, но не менее эмоционально. Договорились ведь — на Луну. Зажмуриваясь, прижимаюсь еще крепче. — Миша-Миша, — вздыхаю, не сдержавшись.

Его это обращение почему-то всегда веселит. И сейчас не исключение.

— Полина-Полина, — отражает с той покровительственной насмешкой, которая у меня вызывает мурашки.

Плечи, грудь, спину ими обсыпает. Непобедимый замечает. Вижу, как меняется его взгляд. Становится еще на несколько оттенков темнее и в тоже время горячее. Таю под ним, как то самое мороженое, которым он всегда меня закармливал.

Застолье в сравнении с торжественной частью проходит скромнее. На террасе виллы Тихомировых. Я сижу у Миши на руках, потому что места не хватает, и второй раз за свое пребывание в Майами радуюсь тому, что «понаехавших» так много.

— Тебе удобно? — спрашиваю в какой-то момент.

Миша встречает этот вопрос таким взглядом, что мне жарко становится.

— А тебе?

— В меня что-то упирается, — выдыхаю ему на ухо и незаметно ерзаю. — Но в целом нормально. Не мешает.

Непобедимый на мой откровенный флирт вербально не реагирует. А вот физически… Притягивает меня ближе и, забивая на толпу родственников и близких, страстно целует. Мне даже неловко становится, когда осознаю, как это выглядит со стороны. Хотя гости нас, конечно же, поддерживают хлопками, выкриками и улюлюканьем.

Я так горю, кажется, ничего от меня не останется, а Миша целует и целует, накаляя градус напряжение до невообразимых высот. Вот всегда он был скуп на слова и щедр на действия.

— Наказываешь за провокацию? — шепчу, не успев отдышаться.

И, раззадоренная, прикусываю мочку его уха. Довольно наблюдаю, как на его коже выступает дрожь.

— Почему наказываю? Напротив, поощряю, — выдает, как ни в чем не бывало.

— Даже так! М-м-м… Миша-Миша, — вздыхая, не могу перестать улыбаться.

— Такое ощущение, что консулу речь ты писала, — доносится до нас басовитый голос Расула Муртазановича — мужа Мишиной бабули.

И обращается он, конечно же, к ней.

— Прям писать не писала… Но! Без меня не обошлось. Пришлось напомнить ему события двадцать первого года!

— О-о-о, — стонет тетя Полина раздосадовано, пристыженно и вместе с тем как-то необыкновенно счастливо. Впрочем, ничего удивительного. Ведь вспоминают все именно их с дядей Тимуром свадьбу. — А я-то думаю!

— И я там был! — выпаливает под общий аккомпанемент папа. — Все помню!

— Ой, да! — подключается мама. — Вот на этом берегу… Там стояла арка… Мишка такой маленький, красивый — в белом смокинге с черной бабочкой!

— Кажется, нам пора, — объявляет Непобедимый и тут же встает. Как-то так ловко меня перекидывает. Без заминок уже выносит из-за стола. — Всем спасибо. И спокойной ночи.

— А вам неспокойной! — выкрикивает Саульская. — Давайте там сестричку Егорке забабахайте! Мы за ним пока приглядим.

— Мурка, — в коротком оклике дяди Ромы столько веса. — Вот куда ты, мурка… — вздыхает в конце, оставляя фразу оборванной. — Без нас разберутся.

— Да? — восклицает та. — А что ж ты не придерживался этой теории, когда вызывал Непобедимого во Владивосток?!

— Юля, ша, — затыкает ласково и грозно.

Как всегда, в общем. А у меня отвисает челюсть. Да и у остальных та же неоднозначная реакция стынет на лицах.

— Дядя Рома! — верещу я.

Пытаюсь соскочить с Мишиных рук, но он, рассмеявшись, совершает резкий поворот. Раскручивает меня до головокружения, а потом быстро взбегает по ступенькам в дом.

Шлейф от платья отстегнули еще в замке, сразу после длительной фотосессии, которая для Тихомирова стала наибольшим испытанием. И теперь ничто не мешает ему донести меня до спальни, прежде чем я успеваю опомниться.

— Это правда? — выпаливаю, когда уже на кровать опускает.

Миша не отвечает. Провернув меня, бесцеремонно расстегивает платье. Да так ловко, словно перед этим именно на этой модели для него кто-то инструктаж проводил. Лишь выдыхаю шумно, когда оказываюсь голой по пояс. Рывок — и вовсе задыхаюсь. Потому что Тихомиров ставит меня на колени и стягивает дорогущее дизайнерского платье, которое за два с половиной года грозило превратиться в раритет.

— Порвешь же… — шепчу машинально.

— Извини, — выдыхает мне в затылок, вызывая бешеный полк мурашек. Стону, пока не прижимается губами. Тогда замирая, цепенею от яркой вспышки такого простого удовольствия. — Все, убрал твое платье. Расслабляйся.

— Легко сказать… Я уже, как оголенный провод…

— Значит, будем разряжать, — бормочет так близко, что у меня волоски на коже дыбом встают.

Слышу шорохи, когда он скидывает свою одежду. Почему-то эти звуки сейчас воспринимаются чересчур остро. То и дело вздрагиваю. А уж когда Миша прижимается голой кожей, протяжно стону. Меня накрывает его силой, запахом и каким-то подавляющим стремлением доминировать. Он все делает сам — возбуждает, ласкает, распаляет до необходимой кондиции. Я лишь дрожу и постанываю, изнывая от предвкушения того момента, когда наши тела, наконец, сольются.

Не остается не единого сантиметра плоти на моей спине, ягодицах и между ног, где бы ни прикоснулись его губы и язык. Но, прежде чем войти, Миша все же переворачивает меня и укладывает на спину. Терзает взглядом, а после и ртом… Жестковатыми поцелуями по груди доводит практически до исступления. Я уже скулю и что-то нечленораздельно мычу. А когда толкается и заполняет собой, моментально взрываюсь.

— Все? — выдыхает хрипло, но двигаться не прекращает.

Под моими веками дрожит какое-то неестественное свечение. По коже носятся искрящие всполохи. Мне жарко до ужаса. Но я трясусь. И с какой-то одержимостью бесконечно шепчу:

— Я очень тебя люблю… Люблю… Очень-очень… Люблю… Миша…

— Продолжай, — сам подстегивает, едва мне удается, закусив губы, замолчать.

И я продолжаю.

Движения Миши становятся жестче и размашистее. Он трахает меня так, как ему самому нравится. И при этом не сводит взгляда с моего лица. Топит своей любовью. Как я раньше могла это списывать на страсть? Глупая, слишком неопытной была. А учиться не стремилась. Слышала только себя. Вот же его сердце без слов говорит! Это гораздо сильнее всех признаний в мире.

Он любит меня. Любит давно. Возможно, дольше меня самой… А я даже не понимаю, как так получилось. Да и неважно теперь.

— Миша… Я теперь с тобой навсегда, — выдыхаю порывисто, едва мой Непобедимый достигает своего пика удовольствия.

Прижимаю к себе изо всех сил, и плевать на то, что мокрый и тяжелый. Мне в это мгновение так хорошо, что кажется, лучше уже и быть не может.

— Конечно, навсегда, — заключает Миша твердо. — Тихомирова же. Моя. Моя женщина.

— Ох, Миша-Миша…

— Полина-Полина…

ЭПИЛОГ

Чикаго, США,

шесть лет спустя.

— Миша… — вздох облегчения. Шлепки ускоряющихся шагов. Только я оборачиваюсь, сталкиваемся. Следующий шумный вздох уже в грудь мне приходится. — Миша…

— Темно еще. Зачем подскочила?

Ныряю рукой под распущенные наэлектризованные волосы. Медленно скольжу по хрупкой напряженной спине. Надавливая чуть выше лопаток, бережно прижимаю.

— Проснулась, тебя нет… Так тревожно стало… Сон еще плохой приснился… — шепчет Полина сбивчиво и, подтягиваясь, обнимает все крепче. — Знаю, что ты перед боем всегда плохо спишь…

— Нормально я сплю, — отражаю сухо.

На самом деле не получается сразу перестроиться. В день поединка инстинктивно отсекаю эмоции и подаюсь какой-то особой заморозке. И вот же она — мой двигатель внутреннего сгорания — теплая ото сна, нежная, горючая. Медленно, но раскручивает. Замирая, впитываю все те ощущения, которые так упорно давят на броню. Напоминаю себе, где и с кем нахожусь. Впускаю.

— Я сама неважно спала, — сообщает Полина. — Волновалась с вечера. Просыпалась за ночь раз двадцать. А знаешь, почему?