Татьяна Савина - Новый лик любви Страница 8

— Ну как, мы готовы?

Геля судорожно кивнула. Ее лицо уже было размечено зеленым маркером, зеркал она старалась избегать. Едва заметно улыбнувшись в ответ, доктор, как маленькую, погладил ее по голове.

— Ничего не бойся, девочка. Мы справимся. Пойдем.

— В операционную? — спросила она и услышала, как дрогнул ее голос.

— На бал — позднее, — подтвердил Медведев. — Но на бал ты попадешь обязательно.

Невольно взглянув на свои тапочки, Геля подумала, что на роль Золушки она со своим тридцать шестым размером при росте сто семьдесят три подошла бы в самый раз. Неужели в жизни все-таки случаются сказки? Как поверить в это после всего, что с ней уже было? Золушка была счастливицей, она ни в кого не влюблялась, пока красавицей не явилась к принцу на бал…

«Не думать! — едва не выкрикнула она. — Я же запретила себе… Я иду за новым лицом, за новой судьбой, — вот о чем надо помнить».

Что именно ей предстоит, Геля уже знала в подробностях: ринопластика, то есть коррекция носа, лазерная шлифовка кожи, после которой угри не вернутся. Брови Анатолий Михайлович решил немного приподнять, а губы с помощью уколов сделать более пухлыми. Сможет ли она шевелить этими силиконовыми губами?

Медведев усмехнулся:

— Еще как сможешь. Тем более мы вживляем не силикон, а твой же собственный жирок, из другого места взятый.

Геля удивилась, но не выдала этого: «А где у меня то место, откуда стоит жир откачать? Мне бы нарастить не помешало… Впрочем, на губы немного надо».

Пряча усмешку, Анатолий Михайлович продолжал:

— Полмира уже с такими губами ходит. Только, ради Бога, не проси сделать из тебя Анжелину Джоли, это уже будет перебором.

— Нет-нет, — торопливо заверила Геля. — Такие огромные не надо!

Он, не выдержав, рассмеялся:

— Я тоже думаю, что это не так уж здорово — жить с такими губами. Человека за ними трудно разглядеть.

«Но за моим носом и прыщами еще труднее». — Произнести это вслух она не смогла, но хирург все равно услышал.

— Ничего, ничего, — опять повторил он. — Скоро ты станешь совсем другой. И мы еще станцуем с тобой полонез.

Геля с облегчением рассмеялась:

— Полонез? Да я не умею — полонез.

— А тебе еще многому придется научиться. Быть красавицей тоже не так легко, как тебе кажется.

— Но ведь легче, чем уродиной!

Доктор отозвался жестко:

— Не знаю такого слова. Оно не из моего лексикона.

— Извините, — пробормотала девушка. — Мне действительно еще многому надо будет научиться…

Теперь его голос прозвучал мягче:

— У тебя на это целая жизнь. А для начала запомни, что физическую красоту собеседник замечает только первые десять минут общения. На одиннадцатой минуте тебе необходимо будет показать себя с интересной стороны. Уверен, что у тебя получится.

«Это он в утешение, — удрученно подумала Геля. — Разве я смогу все время изображать кого-то другого? Ведь сама по себе я интереса не представляю…»

— Ты знаешь, что семьдесят пять процентов видимой красоты составляют овал лица и скулы?

Она действительно удивилась:

— Разве? Даже не глаза?

— Представь себе. Признано, что брови и глаза составляют лишь десять процентов. Хотя азиатки сейчас повально округляют себе глаза и носы выпрямляют. Воздействие европейского стандарта. К которому мы тебя и приблизим, раз тебе этого хочется…

— Хочется, — жалобно отозвалась Геля.

— А скулы у тебя и сейчас, как у Любови Орловой, — взявшись за подбородок, хирург слегка повернул ее лицо и одобрительно заметил: — И овал похож.

— Правда?

Медведев ухмыльнулся:

— Нет, я нагло вру тебе в глаза. Которые, кстати, у тебя тоже хороши. Разрез необыкновенный… Между ними у тебя, как положено, примерно еще один поместится. Только бровки чуть-чуть приподнимем. Они должны находиться на расстоянии мизинца от глазного яблока. Мизинец, разумеется, должен размещаться горизонтально.

Представив вертикальное размещение пальца, Геля засмеялась, но доктор заговорил серьезно:

— Главное, не забывай, Ангелина, что ты отличаешься от большинства людей уникальным опытом: тебе дано прожить как бы две жизни в одной. Это даст тебе возможность лучше понимать других.

Поднявшись, Анатолий Михайлович сделал приглашающий жест:

— А теперь: прошу, мадемуазель! Нас ждут великие дела!

Происходившее после этих слов Геля едва помнила. Ее память с испугу, а может, от голода, до операции нельзя было ни есть, ни пить двенадцать часов, затуманила даже то, как она дошла до операционной, не отрывая взгляда от спины хирурга, одетого в голубую форму и такую же шапочку. Ей чудилось, что она погружается в озеро, ее покачивало и убаюкивало, и вместе с тем Геля что-то отвечала то доктору, то медсестре, куда-то ложилась, на что-то смотрела… Но запомнилось только голубое, теплое марево, заполнившее все ее существо до макушки. Укол в вену, и заверения Медведева:

— Ничего не бойся. Как ты? Уже повело?

— Повело…

Когда Геля вынырнула на поверхность, все лицо ее было закрыто бинтами. Она подняла руку, чтобы потрогать, но медсестра Галина Петровна схватила ее запястье:

— Не надо, деточка! Пусть заживет сперва.

— Пить хочется…

— А вот пить нельзя. Это всегда так после наркоза. Я тебе губки помочу мокрой ваткой, и все. Потерпеть придется.

— Как… — прошептала Геля.

— Все прошло хорошо, — донесся сдержанный голос Анатолия Михайловича. Потом он заглянул ей в глаза: — Отлично, Геля! У нас все получилось. А лазерную шлифовку кожи будем делать позднее, как договаривались. Помнишь?

Она осторожно кивнула, боясь повредить какой-нибудь шов. Доктор улыбнулся:

— Ну уж не до такой степени. Теперь отдыхай. Самое трудное уже позади.

«Что — позади? — спросила Геля себя, закрыв глаза. Ожидаемой радости почему-то не было, хотя она думала, что будет ликовать после операции. — Даже если я действительно стану симпатичной, разве перестану помнить, как надо мной смеялись в школе? Как я оттолкнула сестренку Ленку, и с тех пор она больше не прижималась ко мне? Обиду свою на ней сорвала… Не на Сережку даже, вообще — на жизнь. Сережка ничего плохого мне не сделал. Он вообще ничего не сделал, когда меня дразнили эти идиоты из его класса, этого я и не вынесла».

Все десять лет она писала ему письма. Ни одного не отправила, конечно. Даже не запечатывала в конверты. Эти письма были, скорее, ее дневником, в котором она обращалась к Сереже. Почему ей казалось, что именно этот мальчик способен понять ее? Как Ленка. Лучше чем Ленка.

Геля, не стесняясь, не скрывая мыслей, писала ему обо всем: об очередном презрительном взгляде хорошенькой одноклассницы; о фильмах Ларса фон Триера, которые она смотрела на занятиях киноклуба; о поразившем ее «Волхве» Фаулза; о том, как вчера пахло весной, — заметил ли он? Неумело облекая свои мысли в слова, она дарила ему любимые приметы города, среди которых были и празднично украшенная набережная, и проулки по частному сектору, заполненного беззлобным собачьим лаем. Ей особенно нравились домики, рядом с которыми росли пушистые сосны. Их игольчатые тени, поглаживая, скользили по беленым стенам, а зимой деревья искрились от снега. Видел ли он это? Любил ли?