Саманта Винтер - Дай мне шанс Страница 9

— Не могла же я вас так оставить, — улыбнулась Кайли.

— Спасибо. Я поймаю для вас такси.

— Что вы! — Она почти испугалась. — Я прекрасно доберусь на метро.

Еще не хватало, чтобы он вызывал для нее такси. Это уже за пределами альтруизма. К счастью, Элсон не стал настаивать.

— Ладно. Если вы так хотите…

— Мэри принесла приложения к договорам. Их нужно подписать до завтра. — Кайли кивнула на пачку у себя на столе.

— Вот завтра и подпишу. Сейчас уже не способен. Вы тоже можете идти домой, Кайли.

Она кивнула.

Кайли завязывала шарф, когда Элсон снова вышел из кабинета — уже в пальто, с сумкой через плечо.

— Вы готовы? Пойдемте. Хоть до метро вас провожу.

Станция подземки располагалась в двух шагах, и Кайли не понимала этой заботы начальника. Еще ни один шеф с ней так не обходился.

Видимо, Дэвид почувствовал ее недоумение, так как объяснил:

— Я просто хочу познакомиться с вами получше. Нам ведь дальше работать вместе, а шеф и его секретарь — это всегда команда. А я сегодня так и не успел толком с вами поговорить.

— Не думаю, что вы многое потеряли, — пробормотала Кайли, выходя следом за ним в коридор. Они медленно двинулись к лифтам.

— Не слышу, что вы там бормочете.

— Я говорю, что очень рада знакомству, мистер Элсон… Дэвид.

— А. Я тоже. Очень рад. Вы любите тыквы?

Кайли чуть не споткнулась.

— Тыквы?

— Ну да. Ведь скоро Хэллоуин.

— Да…

— Я люблю. Тыквы оранжевые и такие… как говорит мой племянник — он тинейджер — позитивные. Определенно позитивные. Помню, в детстве мы вырезали в них треугольные глаза и ужасающий рот, а внутрь ставили свечку. Вот, вы обо мне уже знаете, что я люблю тыквы. А вы что любите?

Кайли постаралась не улыбаться. Она по природе своей была достаточно замкнутым человеком и раскрывалась лишь в компании давно знакомых людей. Но мистер Элсон обладает определенным талантом вызывать людей на разговор. Как там про него сказала Дейзи? «Душка».

— Я люблю занавески. Оранжевые. У меня на кухне сейчас такие.

— А собак?

— Скорее кошек.

— А я люблю собак. И декоративных крыс. И бейсбол — какой чертов американец в этой стране не любит бейсбол?!

— Один мой друг его не любит.

— И не собирал в детстве карточки игроков? Боже! Куда катится этот мир…

Болтая таким образом, они спустились вниз (офис начинался на девятом этаже громадного делового центра) и прошли те триста метров до станции подземки, которые никак не давали покоя Элсону. Как будто кто-то на этих метрах решит ее, Кайли, украсть. Вот глупость. Кому она нужна-то?

— Ну что ж, — сказал Дэвид у входа на станцию, — приятного вам вечера, Кайли.

— И вам приятного вечера, мистер… Дэвид.

— «Мистер Дэвид», — оценил он. — Очень мило. — И удалился, насвистывая. Свист выходил музыкальным и весьма приятным. Наверное, Элсон не соврал про абсолютный слух.

Кайли вошла в метро и всю дорогу до дома улыбалась.

6

Глэдис встретила ее с нетерпением.

— Как прошел твой первый день?

— Уже третий.

— Но это же первый день работы без помощи! И твой начальник приехал! Какой он?

Кайли задумчиво мыла руки. Какой? Не так-то просто оказалось ответить на этот вопрос.

— Непредсказуемый, наверное.

— Это хорошо или плохо? — нахмурилась Глэдис.

— Это забавно.

— Идем, я приготовила курицу карри.

За ужином Кайли рассказала матери обо всем: и о явлении Дэвида Элсона (прямо с самолета из Китая!), и о совещании, и о миловидной блондинке Мэри, и о президенте компании мистере Браунинге, казавшемся гораздо серьезнее и старше Дэвида, хоть они и бывшие сокурсники. И о том, как хорошо в «Лаванде», как все приветствовали новую сотрудницу, и никто не косился недоверчиво, никто не орал из-за дверей.

— Как хорошо… — заметила мать, когда Кайли встала, чтобы вымыть грязную посуду, — как хорошо, что ты нашла себе что-то для души.

Кайли задумалась.

Что такое душа? Есть ли она вообще? Сколько сказано было и написано. Но душа не поддается исследованию — ни присутствие ее, ни отсутствие ее не доказано.

Кайли верила в то, что каждый человек уникален. Объяснить это сможет любой ученый, который знаком с процессами работы головного мозга человека. Она не раз и не два читала об этом в журналах и в Интернете.

Но она сама все реже говорила «душа», потому что в существование оной уже и не верила. Верила в человеческий разум, которому подвластно практически все. И если угодно, думала Кайли, то мозг человека и есть его душа. Работа нервной системы, сердечный ритм, давление — все это влияет на наш характер, привычки, предпочтения. Есть люди технического склада, а есть гуманитарии, и зависит это всего лишь от развития тех или других способностей. Кайли была гуманитарием целиком и полностью, такой ее воспитали. Глэдис всегда делала упор на развитие тонких чувств и чувствительности. Театр, консерватории, музеи были знакомы Кайли с детства; так продолжалось довольно долго, пока у них была жизнь, не отягощенная проблемами, нормальная жизнь нормальных людей. Разве могла Кайли быть другой? Будь ее мать врачом или инженером, быть бы ей другой, но Глэдис всю жизнь проработала в библиотеке и ушла оттуда только по состоянию здоровья — врачи запретили слишком большую нагрузку. Самая большая нагрузка, которая ей теперь полагалась, — это подняться на второй этаж дома, в свою спальню.

А что касается души… Кайли уже почти не верила ни в Бога, ни в загробную жизнь, ни в переселение душ, оттого и жилось ей подчас нелегко, потому что она знала (или верила?), что, когда сердце остановится и мозг умрет, умрет и она, ее не станет. Как и близких людей. Самого близкого человека, который сейчас есть. Когда знаешь это, то как-то страшно делается и уверовать в бессмертную душу снова хочется. Но Кайли знала, что это слабость, а слабой быть очень не хотелось. Она не могла полагаться на Бога, есть он там или нет. Сейчас она могла положиться только на себя саму. Если высшие силы помогут — хорошо. Если нет — она и так справится.

Должна справиться.

Почему с возрастом люди приходят в церковь — как говорят, приходят к Богу? Потому что страшно, потому что умирать никому не хочется, верить в то, что не умрешь до конца, — вот спасение.

Но если Кайли говорила «душа», она рассуждала вовсе не о той душе, что упоминается в Священном Писании. Нет, она всегда думала об индивидуальности человека, о богатстве его внутреннего мира, накопленном опыте и развитых чувствах. Человек должен быть живым, душа его должна откликаться на прекрасное, равно как и на ужасное. Человек должен быть натянутой струной, звенящей под порывами ветра.