Вероника из Тарлинга (СИ) - Грез Регина Страница 12

— Но… но… если ты не шутишь, получается, что она писала тексты от мужского лица. Как такое возможно? Откуда она могла знать, что чувствуют мужчины, когда…

«Я не должна говорить с ним о поцелуях. Это полное бесстыдство. О чем я только думаю, собираясь предстать пред герцогом… У меня полыхают щеки и мысли путаются. Но как вообразить, что отважный господин де Моне — это баронесса де Монетти! А во второй половине дома у очага стоит сам Конта де Маликор. Скорее, скорее увидеть его снова, пока не развеялись чары зимнего вечера!

Словно угадав ее смятение, Ламарк и сам пришел в легкое замешательство, которое пытался скрыть, рассыпая комплименты чудесным панно, вышитым умелыми ручками хозяйки и развешанным по стенам спаленки. На них были изображены птицы Тарлинга и его окрестностей: голуби, ласточки, сойки и снегири.

Вероника же рассеянно слушала излияния Ламарка, больше размышляя о том, какой невероятной храбростью и решительностью должна обладать женщина, чтобы пуститься в опасное путешествие и после описать его, не тая самых фривольных моментов. Но, если бы саму Веронику сосватать за противного старика с ужасной репутацией…

Ах, несомненно, она бы надела синюю робу подмастерья и выскочила в окно. А после множества невероятных приключений закрылась бы в уединенной келье со стопкой лоскутов от разодранной простыни. Именно на них де Моне писал свои первые записи. Собственной кровью из жуткой раны на животе, поскольку под рукой не оказалось чернил.

Но если Эжен де Моне — Луиза де Монетти, то, вероятно, и кровь была не настоящая, а лишь в виде красивой метафоры. Все не то, чем может показаться с первого взгляда. Так часто бывает и с людьми.

Искрометные рукописи были надежно запрятаны на самое дно сундука, а драгоценный медальон крепко зажат в горячей ладони — Вероника торопливо спускалась по лестнице в прихожую, отделенную тонкой стеной от гостиной дядюшки Баффо.

Глава 9. Когда сбываются мечты

Ступая вслед за Ламарком с низко опущенной головой, Вероника вернулась в залу, откуда не так давно убегала в крайнем волнении. С тех пор как не стало супруги перчаточника — веселой тетушки Фризы, большая комната казалась мрачнее. Но уже второй год ближе ко дню Пробуждения солнца Вероника украшала дом соседа гирляндами из веточек остролиста и омелы, продолжая древние традиции Тарлинга.

Аромат еловой хвои и нагретых камней очага успокаивал, толстые оплывшие свечи в массивном канделябре бросали причудливые тени на стены, обитые дешевой, но добротной зеленоватой тканью с поблекшим узором.

Словно завороженная, Вероника смотрела на герцога, который со скрещенными на груди руками бронзовым изваянием замер у окна с причудливым морозным узором на толстом стекле.

«Как же я раньше не догадалась. Почему сердце не подсказало мне, что это он. Статен и высок, суров и молчалив, как подобает высокородным сеньорам. С грозными очами, один взор которых возвещает победу на поле битвы, внушая трепет врагам отечества. Таков наш господин, несущий отблеск победы на своем челе!»

Сделав еще пару шагов, Вероника робко заговорила:

— Я прошу Вашу Светлость простить мое недостойное поведение и некоторую прежнюю вольность в обращении к вам.

Он отвечал, даже не повернувшись:

— Мне нечего тебе прощать Вероника. Я давно привык к тому, что юные девицы теряют сознание, стоит мне с ними заговорить. А ты всего лишь предпочла спастись бегством.

Не успела Вероника возразить, как Ламарк бросил сердитую реплику в адрес герцога:

— Пора позабыть эту фарфоровую куклу Аглею! Она и пальца Вероники не стоит. Сколько можно терзаться по пустякам?!

«Нет, это просто невозможно! Почему Конта терпит откровенную наглость мальчишки! Он же годится ему в отцы, не пора ли достать розги и поучить его вежливости».

— Позволь спросить, Лежьен, по какому праву ты так дерзишь человеку гораздо старше тебя во всех отношениях? — тихо, но требовательно спросила Вероника.

Ламарк оторопел на пару мгновений, а потом зашелся в приступе притворного кашля, пытаясь в то же время бормотать что-то маловразумительное:

— Смотрите, какая смелая птаха! Еще вздумала его защищать. Теперь разбирайтесь во всем одни. Я вернусь в постель, иначе засну прямо в кресле у огня и поджарю себе пятки.

— Ты сам затеял маскарад, я изначально был против, — резонно заметил герцог.

— К чему притворство? Тебе нравилось бродить по родным улицам без свиты и восхищенной толпы.

Постояв немного под лестницей, ведущей в верхние комнаты, приспособленные для постояльцев, Ламарк также добавил:

— Милая Вероника! Завтра Конта уедет к своим рыцарям, чтобы подготовить торжественное вступление в город, а я решил остаться здесь. Ты меня навестишь? Я умру со скуки или объемся гусятиной, если не найду занятие по душе. Еще надо послать за сыром и ветчиной. И, конечно, заказать пирожных. Ты любишь пирожные, Вероника? Я так очень, но гораздо веселее уплетать сладости в приятной компании.

Она смотрела на его чуть горбоносый профиль в обрамлении пушистых локонов и силилась вспомнить, где видела его прежде. И, кажется, совсем недавно, когда, расплачиваясь за партию крашеного льна, — ей пришлось разменять последний золотой далер в лавке торговца тканями. Ну, конечно же… на всех новеньких монетах такого высокого качества был изображен юный принц Гальбо.

«Не может быть! Ущипните меня хорошенько, но лучше не слишком сильно — пусть этот дивный сон не кончается».

И уже совершенно спокойным голосом Вероника произнесла:

— Я очень люблю миндальные пирожные, Ваше Высочество. Особенно с вишенками. Отдыхайте спокойно. Завтра я о вас как следует позабочусь. Например, развлеку чтением баллад де Браше или сказаниями о походе на Ничейную пустошь. Испеку для вас имбирные пряники.

— А я поделюсь с тобой последними столичными сплетнями… — зевая, отвечал Ламарк, поднимаясь по лестницу, и на последок вдруг игриво подмигнул. — Там есть интриги почуднее приключений де Моне.

Он как будто ничуть не удивился своему разоблачению, похоже, и впрямь устал, мечтая лишь улечься в кровать.

И что за ехидный тролль дернул Веронику за язычок. Она схватилась за перила и задрала голову:

— Болтают, что молодой принц кутила и разгильдяй! А еще он глуповат и сутками не вылезает из библиотеки, читая по складам детские песенки. И водится с шутом, выставляя себя дураком на все королевство, безмерно огорчая отца и многочисленных нянек…

— Вот это уж полный вздор! Может, бедняга Свартель и назначен шутом за одну давнюю провинность, но отнюдь не глуп и отлично разбирается в людях. К тому же наедине со мной говорит только правду — его советы не раз спасали меня из затруднительных ситуаций. Ох-хо! Благодарю за твою искренность и доброту, Вероника!

— Стойте, стойте! Самое главное-то вы не дослушали! Я больше не верю этим ничтожным слухам. Слышите! Не верю! О, если бы только Тереза могла видеть тебя… то есть, Ваше Высочество.

— Я поправлюсь, и ты нас познакомишь! Зови меня как прежде Лежьен — это имя дала мне матушка, которую я почти не помню. А сейчас забудь обо мне и награди своими улыбками эту ледяную глыбу в углу. Может, тогда она немного оттает. До встречи, милая девушка!

С отчаянно бьющимся сердцем Вероника обернулась к герцогу, и в порыве восторга едва не вприпрыжку миновала разделявшее их расстояние.

— Сегодня самый волшебный день в моей жизни!

Холодное лицо Конты смягчилось, и с не очень свойственной ему учтивостью он заметил:

— Я рад это слышать. Надеюсь, впереди будет еще много ему подобных. А слезы испарятся как роса под лучами щедрого солнца.

Он открыто любовался ее непосредственностью и той игривой прямотой, с которой она обратилась к Ламарку, поддразнивая и ласково упрекая за скрытность. А еще нежным овалом ее лица, сияющими глазами и румянцем, залившим не только щеки, но и открытую взору верхнюю часть груди.