Солнечный удар - Михаил Широкий Страница 12

IV

Едва он вышел из подъезда, как ощутил пахнувший ему в лицо и быстро объявший всё тело жар. Воздух был такой плотный, густой и горячий, что им трудно было дышать; он обжигал носоглотку и, казалось, сами лёгкие. Вдохнув его пару раз, Андрей едва не поперхнулся, словно глотнув чересчур крепкого алкоголя. У него даже пропало было желание идти куда-то и он хотел уже повернуть назад. Но пересилил себя, кое-как отдышался и, хотя и с трудом, но привыкая к невероятному зною, от которого захватывало дух и сдавливало грудь, двинулся прочь со двора.

На улице атмосфера была, пожалуй, ещё невыносимее. Во дворе жару хоть немного смягчала и умеряла заполнявшая его буйная растительность, поглощавшая большую часть мощного солнечного сияния. В городе же никаких препятствий для жгучего, висевшего в самом центре неба солнца не было. Его палящие, обжигающие лучи падали на землю отвесно, преследуя, подавляя и буквально уничтожая всё живое. Жизнь здесь как будто замерла, практически прекратилась, заглохла. Было тихо, почти не было видно прохожих, лишь изредка проезжали машины. Город будто вымер, или, вернее, его умертвило стоявшее в зените огромное пламенеющее светило, словно задавшееся целью испепелить землю и её истомлённых, измученных, попрятавшихся кто куда обитателей.

Андрей, приостановившись на мгновение у выхода из двора, окинул хмурым взором пустынную, обезлюдевшую улицу, на которой лишь иногда, будто невзначай, показывались одинокие, едва волочившие ноги пешеходы, тут же куда-то пропадавшие, точно проваливавшиеся сквозь землю. Впрочем, он, побыв вне дома считанные минуты, и сам уже не прочь был бы провалиться куда-нибудь, так как с трудом представлял себе, как можно существовать в условиях такой дикой, экстремальной жары. Он опять, как и на пороге подъезда, заколебался, стоит ли ему испытывать свою весьма сомнительную, как он знал, жароустойчивость и подвергать своё драгоценное здоровье вполне реальной угрозе. Не вернуться ли домой, где кондиционер избавит его от этого жуткого, поистине адского зноя и даст ему приятную, расслабляющую прохладу, которой так не хватало сейчас тем, кто, как и он, рискнул выбраться из дому и бродил бог знает зачем по раскалённой, как сковорода, обжигавшей подошвы земле.

Но он вновь сделал над собой усилие и, шумно вдыхая в себя горячий, неподвижный, будто окаменевший, воздух, зашагал вперёд, не очень-то задумываясь о том, куда он идёт, словно пытаясь убежать от преследовавших его по пятам тягучих, выматывающих мыслей. Однако они не спешили оставлять его в покое, они двинулись следом за ним, продолжая тревожить его, досаждать ему, жалить его, точно осы. И образ незнакомки тоже не переставал преследовать его, мельтеша у него перед глазами, расплываясь и почти пропадая, но затем вновь появляясь обновлённым, более ясным, чётким, ещё более притягательным и соблазнительным. Безумие продолжалось. От него оказалось невозможным избавиться, просто убежав из дому.

Хоть чуть-чуть отвлечься от осаждавших и донимавших его дум ему удалось, когда он, кое-как одолев два квартала – совсем небольшое расстояние, показавшееся ему сейчас невероятно длинным, – добрался до центральной площади, той самой, с которой на днях началось приснопамятное шествие выпускников, имевшее для него такие нежданные и неоднозначные последствия. В отличие от окрестных улиц, с которых агрессивно палившее солнце изгнало малейшие проявления жизни, здесь было многолюдно и шумно. Истерзанные жарой люди пытались спастись от неё под широкими плотными навесами, протянутыми вдоль окраин площади, под которыми царила если не прохлада – добиться этого при такой погоде не представлялось возможным, – то хотя бы не такой неистовый, непереносимый зной, который стоял на солнцепёке. В густой тени, застывшей под навесами, возле бесчисленных столиков, уставленных всевозможными, на любой вкус, прохладительными напитками, сидели, а чаще полулежали обессиленные, измождённые, раскрасневшиеся и блестевшие от пота горожане, старавшиеся не делать лишних движений и только едва ворочавшие кругом стеклянными, слегка очумелыми глазами. Их истощённых, иссякших сил хватало лишь на то, чтобы периодически подносить к пересохшим, истомлённым непроходящей жаждой губам холодный напиток и, с наслаждением влив его в себя, в течение нескольких минут ощущать разливавшуюся по перегретым внутренностям неизъяснимо приятную, божественную прохладу. Пришибленные жарой люди чем-то напоминали зверей в зоопарке, которые в летнее пекло утрачивают свою обычную живость, впадают в прострацию и, обездвиженные, вялые, безразличные ко всему, равнодушно и отупело взирают на глазеющую на них публику.

Андрей и сам был близок к состоянию какого-нибудь льва, под влиянием сумасшедшего, прямо-таки африканского зноя утратившего интерес к жизни, повесившего царственную голову и ушедшего в себя. Оглядевшись вокруг, он подумал было присоединиться к отдыхавшей и потягивавшей холодное пиво человеческой массе, но тут же передумал. Это скопление расслабленных, разморенных, потных тел, сваленных и скученных на довольно ограниченном пространстве, вызвало у него лёгкое отвращение, особенно после того, как его чуткий нос уловил не слишком ароматные запахи, доносившиеся из-под навесов вместе с шелестевшим там тихим, усталым говором. Он чуть скривился, провёл языком по сухим, горячим губам и, вновь бросив угрюмый взгляд по сторонам, после короткого раздумья направился к шумевшему поблизости, за плотной завесой густой тенистой зелени, большому фонтану, вокруг которого царило заметное оживление, резко выделявшееся на фоне господствовавшей повсюду безжизненной, давящей анемии.

Приблизившись к фонтану, он впервые с момента выхода из дома вздохнул полной грудью. Это был маленький островок свежести и прохлады среди разлитого кругом тяжёлого знойного марева. Мощные прозрачные струи с шумом взмывали ввысь, дробились там на бесчисленное множество мелких и мельчайших брызг, вспыхивавших в ярком солнечном свете ослепительными, резавшими глаз огоньками, и мягко опадали в образовавшийся внизу небольшой квадратный водоём, замкнутый с четырёх сторон массивными мраморными плитами. Гладкая полированная поверхность которых была забрызгана водой и испещрена неисчислимыми влажными следами тех, кто спасался от изнуряющей жары таким нехитрым способом – купанием в фонтане. Это были дети, в основном мальчишки, галдящей, орущей, визжащей оравой теснившиеся на широком, однако не вмешавшем всех парапете, пребывавшие в непрестанном беспорядочном движении, невольно и вольно пихавшие друг друга, поскальзывавшиеся и падавшие, заводившие склоки, свары и порой чуть ли не драки. Желавших искупаться было чересчур много, а водоём слишком мал для того, чтобы принять всех, в результате чего борьба за место под солнцем, или, точнее, в воде, принимала порой довольно жёсткие формы, и если бы не находившиеся поблизости и зорко следившие за своими разбушевавшимися чадами родители, противостояние не раз и не два грозило