Невеста фараона - Анна Трефц Страница 14

— Шетепы има шефиш? (Почему ты не сопротивляешься?)

Его жаркий шёпот обжог мое ухо, а пальцы с силой сдавили набухший сосок. Голова закружилась. Ноги подкосились. Он удержал меня, прошелся губами по щеке, нашел губы. Я прижалась к нему, подставляя тело для ласк. Он подхватил меня на руки, понес куда-то. О, я знала куда. До моей кровати тащить далеко, я бы на его месте не стала так напрягаться. Так что он наверняка знает удобное ложе поближе. Скамейка в беседке? Ну, в принципе, тоже подойдет. Важно же не где, а с кем.

— Танеферт!

Мне стало холодно. Очень. Это в такой-то жаре! Я открыла глаза, Ахмес стоял в метре от меня. Кулаки и губы сжаты, в темных глазах пляшут шальные искры, дыхание рваное, и эта штука под животом красноречиво говорит о том, что зря он затеял разговор в такой неподходящий момент. И что я должна ответить? Что вообще значит это «Танеферт»?!

Я протянула к нему руку в надежде, что он плюнет на пустые разговоры. У меня кружилась голова, бабочки в животе возгорелись все как одна, а чуть ниже ныло и тянуло так, что хотелось плакать. Ничего себе реакция у этого тела. Я изо всех сил стиснула колени. И зубы тоже. Ахмес последовал моему примеру по части зубов, заиграв желваками. Выдержка у него другим на зависть. И все же он отвернулся, уставился на небольшой прудик в обрамлении пышно цветущих растений. Меня накрыло разочарование. Я поняла, что ничего чувственного уже не предвидится. Поправила платье, скрыв все еще алчно торчащий сосок. Что за невезение. Один раз решишь отдаться без вопросов. И на тебе, не берут! Казалось бы, все к тому шло, и парень красивый, и торчит все в нужных местах. Ан, нет. Вечно какие-то отговорки у этих мужиков. Теперь вот эта его «Танеферт». Знать бы, что это вообще значит.

Когда он снова ко мне повернулся, ничего не указывало на еще недавно полыхавшую страсть. Как раз наоборот. Он глядел на меня так равнодушно, словно даже не рассматривал никогда такой возможности, как потереться своим носом о мой.

Он произнес что-то длинное и вдохновенное. Я не вслушивалась. Все равно ни черта не понимала. Потом, судя по интонации, задал вопрос. Повторил его, повысив тон. Господи, почему некоторые люди думают, что, если орать на человека он прозреет. Любимый прием нашей англичанки. Лично у меня от крика последние вербальные каналы закрываются. Я словно под воду ныряю и сижу там, пока собеседник не успокоится. Терпеть не могу, когда кричат и требуют. Наверное, по моему остекленевшему взгляду Ахмес понял, и умолк. Потом протянул руку, коротко проговорив:

— Джар! (Идем!)

В общем-то было понятно. Он хотел увести меня отсюда. Я вздохнула. Может быть, в этом мире не принято любить друг друга в саду? Хотя, если честно, момент был упущен. Парень он, конечно, красивый, но любить мне его уже расхотелось. Бабочки сгорели, а тело вновь согрелось и как-то устало сразу. Мне хотелось посидеть в тишине, чтобы никто меня не трогал до вечера. А еще, я вдруг ощутила, что тело мое очень давно голодало. Может оно в обмороке несколько недель валялось, до моего в нем пробуждения. А теперь в один момент ослабло, руки у него затряслись, а желудок скрутил голодный спазм. И это не какой-то там легкий аппетит. И даже не тянущая пустота после суточного голодания. Я действительно страдала. И голова кружилась. И во рту пересохло. Я жалобно посмотрела на Ахмеса, приоткрыла рот и ткнула в него пальцем. Он невольно скосил взгляд вниз, на уже опавшее свое все, отрицательно мотнул головой и снова протянул мне руку:

— Джар! Неб ре э ру! (Идем! У меня сейчас сердце лопнет!)

Серьезно?! Чувак! У мужчин во всех мирах самомнение бежит впереди паровоза! Блин, я не настолько голодна! Хотя… Тут я с трудом подавила желание покоситься плотоядно на то, что чуть ниже его живота. Господи! Вот же придурок! Я вздохнула, снова потыкала пальцем в свой открытый рот, потом сделала вид что глотаю, погладила себя по животу и внятно проговорила:

— Ням-ням!

Нет, ну, это даже карапузу понятно. Однако Ахмес остался в удивлении. Ладно… я поднялась и потащилась за ним по дорожке в надежде, что мы пойдем назад мимо той разодетой жующей толпы, где и мне удастся урвать что-нибудь съестное с разносимых голыми девчонками подносов.

Но я опять жестоко ошиблась. Как мне показалось, Ахмес намеренно избегал мест скопления людей. И едва попадая на тропинку, ведущую к огромному дворцу, вокруг которого шумело веселье и пиршество, он хватал меня за руку и тащил в противоположную сторону. И снова мы шли чертовски долго. И я уже начала с аппетитом поглядывать на разноцветные, приятно пахнувшие цветы. Я таких никогда раньше не видела. И не пробовала, если уж на то пошло. Теперь я сглатывала обильную слюну каждый раз, когда проходила мимо особенно ароматного кустика. В конце концов, Ахмес втолкнул меня в какую-то лакшери лачугу. В том смысле, что снаружи она выглядела неказистым сараем, зато внутри у нее были стены из шлифованного цветного камня, купель в виде створки раковины, у стены находился большой стол, заставленный разными склянками, у купели стояли удобные диваны с цветными подушками. Он усадил меня на один из них, сам отошел к столу и принялся смешивать что-то с чем-то, ворча как мой дедуля, когда я принесла ему чинить велосипед в разгар знойного дня.

Спустя долгие минут тридцать, когда я уже отчаялась узнать, зачем меня сюда приволокли, он вернулся с бокалом в руке. Присев передо мной на корточки, он втиснул бокал в мою руку и, заглянув в глаза, проникновенно произнес:

— Ип-н-на рахет-а-нест! (Выпей из этого кубка!)

Я посмотрела на него, пытаясь понять, не подмешал ли он мне яду в питье? Он улыбнулся с таким напряжением, что стало очевидно — еще как подмешал. А вот кубок у меня в руках был красивым. Удивительным, прямо скажу. Тонкостенный, из белого камня, на длинной ножке. Чем-то похожий на наш бокал для шампанского. Только матовый с проступающими бурыми прожилками. Я принюхалась. И присмотрелась. Ни вид, ни запах пойла меня не порадовали. Что-то буро-зеленое, с нотками мяты и… еще какого-то травяного сбора. Но трава-то разная бывает. Белена тоже трава, между прочим.