Нина Дьяченко - Зеркальные тени Страница 14

А ещё во сне я вижу пентаграммы, которые дедушка чертит мелом на холодном каменном полу подвала. И они зажигаются, словно ёлочные гирлянды, светятся потусторонним светом…

Но это не самое страшное.

Я знаю, что пентаграммы — это ключи к другим мирам и иным существам.

Дедушка называет их отмычками, так как такое проникновение незаконно.

Первый раз, когда я увидел настоящего демона, я едва не закричал и прокусил губу до крови. Мне было очень страшно, но я знал, что нельзя издавать ни звука, иначе демон тебя найдёт и съест. Так сказал дедушка перед началом вызова.

«После моей смерти я отдам тебе всю коллекцию отмычек», — говорил он.

Моя мать — сумасшедшая. Я знал это очень давно, и не помню, кто первым сказал мне об этом, или где я это подслушал. Взрослые часто говорят рядом с детьми то, что думают, полагая, что мы ничего не понимаем.

Мне только тринадцать, но я понимаю многое.

Я знаю, что мне нельзя оставаться с мамой наедине, и, когда я брожу по бесконечным коридорам нашего дома, меня охватывает ужас — вдруг я столкнусь с большим зеркалом во весь рост и не успею вовремя отвернуться, и утону в ледяной серости собственного взгляда, или вдруг меня будет поджидать моя мать, которая улыбнётся ледяной улыбочкой и скажет: «Маюри, моя любимая куколка!»

И схватит меня, а потом задушит, чтобы я стал по-настоящему неподвижным.

Будет душить медленно-медленно, бездумно-долго, улыбаясь такой очаровательной улыбкой на белом лице, осыпая меня снегом белоснежно-серебристых волос — мне говорят, что у меня такая же милая улыбка, как у матушки, а волосы такие же прекрасные, словно снег или покрытая платиной седина.

… В доме я боюсь не только зеркал и фарфоровых кукол.

Я не люблю, когда к нам приходит помощница отца в клинике — Харука Ёдзи со своим сыном.

Я всегда инстинктивно недолюбливал эту странную женщину с глубокими чёрными глазами, в которых сложно отличить зрачок от радужки. Она наполовину японка, и от матери, испанки, ей достались слишком густые брови и жгуче-чёрные глаза и волосы.

Да, она очень красивая, яркая, экзотичная. У неё хрупкие черты лица и точёная фигура, но я испытываю к ней только лишь отвращение.

А особенно ненавижу её сына, Йоширо.

У него такие же чёрные волосы, как и у неё, но глаза зелёные, что делает его в остальном вполне японские черты лица особенно странными.

Совсем недавно отец заявил, что его помощница теперь будет жить с нами, так как за моей мамой нужен постоянный уход. И ещё я узнал, что Йоширо… мой сводный брат.

Значит, мой отец долгое время обманывал маму… и меня.

Кажется, моей матери было всё равно — она безучастно приняла эту новость и совсем не впала в безумие, как многие ожидали. Возможно, она инстинктивно боялась Харуки. Та уже несколько раз укрощала её и с неженской силой сражалась с ней, швыряла на пол и заламывала руки — до боли. Я знаю, что ей всегда нравится, когда моя мама кричит!

А затем она вкалывала ей лекарство, глядя на меня с усмешкой превосходства.

Я боюсь и ненавижу своего сводного брата — у него странный оттенок волос, он иногда кажется мне каким-то зеленоватым, словно мой брат — утопленник, натянувший чужую кожу, которая тоже отливает трупной зеленью. А его глаза по-настоящему зелёные, словно у демона.

Я боюсь спать, потому что во сне вижу демонов, которые выбираются за пределы пентаграммы и разрывают меня на части, или мне кажется, что брат спрятался под кроватью с острым ножом, или мать скрывается в шкафу, прижимая к себе одну из своих фарфоровых кукол, которая подначивает её убить меня.

… Мне хорошо только с моими друзьями. Я очень люблю Агояши Тензо — она так потешно машет своей катаной! Оружие по-настоящему острое — я проверял — и сильно порезал руку. У меня до сих пор остался тонкий шрам. А ещё я люблю Сае, она такая маленькая и хрупкая, словно мамина кукла, но её невозможно принять за куклу из маминой коллекции, она слишком некрасивая, не настолько совершенная, её черты не пленяют изяществом, а глаза не кажутся огромными. У неё узкие чёрные глаза, как у обычной японки, заострённое треугольное личико, очень маленькое и худенькое тело. Она рассказала нам с Тензо, что никогда-никогда не вырастет, что она чем-то больна. Я пообещал, что вырасту, обязательно стану врачом и вылечу её. И просил не умирать до этого момента, чтобы я успел выполнить клятву. Она серьёзно кивнула и пообещала, а Агояши накричала на меня, даже едва не побила, сказав, что бы я не смел говорить о том, что Сае когда-нибудь умрёт.

«Мы все будем бессмертными! Мы никогда не умрём!» — уверенно заявила она, обнимая нас обоих.

… Я знаю, что мне нельзя рассказывать никому-никому, даже дедушке. Йоширо сказал, что вырвет мой язык, если я кому-нибудь расскажу. Для того чтобы я ему поверил, он воткнул нож в мой глаз.

Дедушка едва не задушил его, а Йоширо смеялся и смеялся, пока он что-то в него не вколол — дедушка всегда носит с собой свой врачебный чемоданчик, как Харука.

Когда отец пришёл с работы, дедушка долго с ним говорил, просил, чтобы он отдал ему меня. Но папа не согласился, сказав, что моя мать не переживёт этого. И что за мной прекрасно присмотрит Харука, его неофициальная… вторая жена.

На просьбу избавиться от Харуки и Йоширо отец тоже не прореагировал. Он сказал, что то, что произошло с моим глазом — трагическая случайность.

А я почти и не плакал, так как теперь уже меньше боялся зеркал — всё-таки заглянуть в один глаз не так страшно, как в оба сразу. И всё же эта полутемнота пугает меня. Кажется, я даже стал хуже видеть оставшимся глазом.

Дедушка пообещал, что вставит мне другой глаз, что у него есть знакомый изобретатель, но я не очень-то этому верил. Я видел калек, и знаю, что, лишившись какой-то части тела, её нельзя вернуть, как ящерица отращивает хвост.

Это уже навсегда.

И я теперь на всю жизнь останусь неполноценным.

Этой же ночью, когда мне перевязали глаз, и дедушка ушёл, Йоширо пришёл ко мне в спальню и залез в кровать. Мне было очень страшно, всё время казалось, что рядом лежит мертвец, много лет прятавшийся на дне, в болоте. Его глаза светились в темноте, когда он касался меня под одеялом.

«Я убью тебя, Маюри», — говорил он, делая мне чем-то ужасно больно. Я не мог кричать, так как знал, что, если крикнуть, демон обязательно придёт из ада, чтобы меня забрать. А я видел демонов, и знаю, насколько они ужасающе реальны.

«Я ненавижу тебя!» — простонал он, дёргаясь во мне, царапая мне живот, прожигая взглядом своих страшных зелёных глаз.

Смотреть в его глаза — всё равно что в пробирки, где кипит какое-то химическое варево. Они ничего не выражают, и я не думаю, что он пугается, когда смотрит на себя в зеркало.