Робин Маккинли - Солнечный свет Страница 15

– Это ты сделала, – сказала я.

– Нет. Я помогла, но сделала это ты. Это в твоей крови, дитя. Если бы этого не было, перо осталось бы цветком. Твои руки касались его, твои руки несли заклятие.

Я внимательно рассмотрела перо. На вид и на ощупь оно было, как настоящее.

– Хочешь попробовать еще? – спросила она. Я кивнула.

Бабушка сказала мне, что на первый раз мы будем заниматься только мелкими вещами, и потому мы превращали перо в другие перья, а затем – в разные цветы, в листья, в три негорелых спички. Потом превратили его в маленький кусочек ткани – желтой, с синими горошками – и, наконец, обратно в цветок, каким он был изначально.

– Правило первое: по возможности возвращай все в истинную форму, если только не будет важных причин не делать этого. Для одного дня достаточно. Ну вот, а теперь пора сказать «спасибо», а еще ты, конечно, хочешь вымести все, что насорила – как подметают пол и вытирают столы после выпечки пирожных.

Бабушка научила меня трем особым словам, зажгла маленькую палочку ладана, и пока он не догорел, мы сидели молча.

– Ну вот, – сказала она. – Ты устала?

– Немножко, – сказала я. Я думала об этом. – Не особо.

– Вот как? Интересно. Тогда я была права, что показала тебе. – Она улыбнулась. Улыбка была добрая, но не утешительная. А еще она была права – я не могла рассказать об этом маме.

После нескольких визитов мать перестала отвозить и забирать меня, хотя заставила носить путеводный амулет, чтобы я точно вернулась домой. Позднее я поняла, что для бабушки это могло выглядеть смертельным оскорблением, но мама ничего такого не имела в виду, и бабушка не стала так это воспринимать. Приехав, я вешала амулет на дерево, а снимала с ветки лишь уходя. Бабушка провожала меня до дороги, дожидалась автобуса, убеждалась, что водитель знает, куда мне ехать (амулет не остановил бы для меня автобус, забудь я потянуть за шнур звонка, а я все же была ребенком), целовала меня и смотрела, как я забираюсь внутрь. Потом говорила – всегда одно и то же:

– До следующего раза.

Мы играли в ту игру много раз. Вскоре я стала справляться с этим без помощи бабушкиных рук, и она показала мне еще кое-какие штуки. Часть из них давалась мне с легкостью, другие вообще не получались.

Однажды днем бабушка сняла с пальца кольцо и протянула мне.

– Надоел мне этот красный камень, – сказала она. – Сделай мне зеленый.

У этого занятия, которое я поначалу считала игрой, были, конечно, правила. Чем плотнее материал, тем сложнее его изменять, потому булыжник или самоцвет сложнее цветка или пера. Все, что изменено вмешательством человека, сложнее, чем вещи нетронутой природы – например, граненый, полированный камень сложнее грубого куска руды. Хуже всего обработанный металл. Он и тяжел, и плотен, и в нем почти ничего не осталось от изначальной сути. Что-то, чего касаются и используют, тяжелее поддается, чем предмет, лежащий вдали от человеческих рук, потому инструмент тяжелее изменить, чем висящую на стене досочку, а носимый в кольце камень – труднее декоративного кусочка дикой породы, украшающего полку. Проще изменять вещь во что-то, на нее похожее: перо в другое перо, цветок в другой цветок. Сделать цветок листом проще, чем пером. Но обработанный металл всегда труден. Сложно даже сделать из английской булавки несколько обычных. Или сделать из пенни образца 1968 года пенни образца 1986 года.

В тот первый день, когда я превратила цветок в лоскуток ткани, никаких деталей бабушка не рассказывала. Вот какая она была хорошая: быстро и без суеты создала не просто кусок ткани, а гладкую желтую ткань с синими горошками, именно такую, как я пыталась создать, – все для того, чтобы я вошла во вкус обучения без нервов и долгих разъяснений. Но это было почти годом ранее, и теперь я знала больше.

Кольцо хранило тепло бабушкиного пальца. Я сложила ладони и сконцентрировалась. Не нужно было что-либо делать с оправой, с обработанным металлом. Но изменение цвета камня и так было большим делом. До сих пор я работала только с речной галькой, и то оказалось довольно трудно. Я никогда не пробовала граненый камень. А ведь это кольцо бабушка носила все время, плюс она занималась магией. Объекты, часто контактирующие с магией, пусть косвенно, имеют тенденцию пропитываться ею. Но я все-таки должна суметь, подумала я.

Но не сумела. Еще не открыв ладони, я знала, что ничего не сделала. Три раза я пыталась, и никакого результата, кроме ломоты в шее и руках от перенапряжения. Хотелось плакать. Впервые у меня не получилось изменение, а ведь этот прием давался мне лучше всего! И бабушка не просила бы сделать что-то выше моих способностей.

Мы снова сидели на крыльце, в тени деревьев.

– Попробуем еще раз, – сказала она. – Но не здесь. Пойдем.

Мы встали – я все еще держала кольцо в руке, – спустились по ступенькам на землю, а затем – к берегу, на свет. День опять был солнечный, жаркий, и небо было синее, как сапфир.

Я не была готова к тому, что произошло. Когда я опять замкнула кольцо в ладонях и вложила всю свою досаду в последнюю попытку, что-то взорвалось – я вздрогнула, когда нечто пронеслось сквозь меня, – и на краткий миг мои ладони так нагрелись, как будто вот-вот вспыхнут. Потом нее закончилось, и мои руки упали, так меня трясло. Бабушка обняла меня. Я подняла свою трясущуюся руку, и мы увидели результат.

Камень в кольце в самом деле стал зеленым. Но оправа из чистого золота – прежде совсем простая – превратилась и сплетение причудливых завитушек; еще несколько крошечных зеленых камушков виднелись в сплетении линий. Я сочла это уродством, и чувствовала, как мои глаза наполняются слезами. В конце концов, мне было всего лишь девять лет, и я ухитрилась сделать гораздо хуже, чем ничего.

Но бабушка рассмеялась в восторге:

– Прелестно! С ума сойти, это так… радикально, не правда ли? Нет, нет, мне правда приятно. Ты чудесно справилась. Знаешь, я все думала… В общем, слушай, дитя, и хорошенько запомни: твоя стихия – солнечный свет. Это немного необычно, вот почему я до сих пор этого не заметила. Но в ярком солнечном свете ты, наверное, сможешь делать почти что угодно.

Бабушка не позволила мне попробовать изменить кольцо обратно. Я думала, потому, что она видит, как я трясусь и как я устала, и после моего ухода сделает это сама. Но она не сделала этого. При следующей нашей встрече бабушка носила кольцо таким, каким я его сделала. До тех пор мы не оставляли ничего измененным, всегда превращали обратно.

Я не знала, какие слова положено говорить, чтобы закрепить изменение. Возможно, стоило спросить бабушку – но для меня это кольцо было ошибкой, промахом, и я не хотела привлекать ее внимание к нему, хотя оно само привлекало мое внимание при каждом движении руки. Я даже не просила разрешения попробовать изменить его обратно – боялась, что сделаю только хуже.