Призыв ведьмы. Часть 2 (СИ) - Торен Эйлин Страница 16

Феран посмотрел на неё совершенно спокойным взглядом своих невообразимо красивых глаз, в них было сожаление и ни грамма удивления на то, что ведьма сказала.

— Прости, — виновато прошептала она, порой на эмоциях было сложно контролировать свою ведьмовскую силу.

— Не надо Хэла, — отозвался Рэтар. — Поэтому про них никто и не говорит. Потому что о том, что Итра не был мне сыном, знали все, и порой мне даже кажется, что они думают будто я об этом до сих пор не догадываюсь.

И он усмехнулся, повёл головой.

— Знаешь, я знал эла с детства. Отец привёл его в наш дом и он какое-то время жил с нами, на правах равного нам, хотя конечно, он был элинин и мы делали для него всё, чего он хотел. Я был приставлен к нему, как хранитель. И вот тот момент, когда я его впервые увидел у нас дома, в Зарне, — Рэтар задумался на мгновение. — Он сидел у огня в главном зале и читал. И, богами клянусь, Хэла, когда я вернулся домой после ранения, то нашёл Итру сидящим в главном зале Зарны у огня, читающим книгу, и я словно попал в прошлое.

— Его отцом был эла…

— Да. Он сделал ребенка моей тогда ещё будущей супруге, но он не мог позволить себе признать его, но и дать ей родить будучи не обвязанной, было нельзя, — пояснил феран, а Хэла захотела как минимум придавить этого их правителя. — Это изгнание, это может быть даже смерть, в зависимости от законов ферната. Да и я не отрицаю, что может у него были к ней чувства. Если бы он сказал мне, как есть. Я бы не отказал, я бы сделал для него и это и намного больше. Но он соврал. А потом…

И Рэтара так рвануло, что задело и Хэлу. Потеря мальчика, несмотря на то, что он не был его родным сыном, была не затянувшейся раной внутри мужчины.

— Я до сих пор не понимаю зачем, — проговорил ферна. — Зачем он потребовал, чтобы мальчик присутствовал в том сражении. Для чего? Что нужно было сказать или доказать? Или это была попытка указать мне моё место… не знаю. Но я так виноват…

— Ты не виноват, ты не можешь отвечать за выпущенную стрелу, это было, — прошептала ведьма, в глазах у неё стояли слёзы. — Это всё что угодно, но не твоя вина, Рэтар.

— Я виноват не в этом. Я виноват, что разозлился, — он встретился с ней взглядом. — Я виноват, что поддался на этот вызов. Я должен был сказать ему “нет”. Я должен был отказать эла в его просьбе. Просто сказать, что мальчишка не готов, или, что я сам решу, когда ему стоит вступить в эту часть жизни. Да ему и не стоило вообще в это влезать. Он бы стал отличным фераном. У него отлично работала голова. А махать мечом за него было бы кому. Всегда есть кому убивать. Но я… я взвился, я не смог унять себя, меня так разозлило, что великий требует, что он хочет.

— Разве эла можно отказать?

— Нет. Но я должен был попытаться отстоять мальчишку. Хотя бы… Видят боги, я даже не пытался понять, что случилось с моей супругой, я даже тело её не изучал, чтобы не… чтобы просто остаться в себе, понимаешь?

Она закивал с пониманием.

Рассказов о великом эла здесь все избегали, но внутри было какое-то чувство, что правителя Кармии тут не просто не любят, его не воспринимают вовсе, и это было так странно, ведь изарийские воины были основой кармийской армии. Хэле всегда казалось, что что-то не так, что-то нечисто…

И вот одна из причин вылезла на поверхность — сын их обожаемого Рэтара Горана похож на эла. Это же предательство. Ведь мужчину, лежащего сейчас с ней рядом, обожали. Это было реальностью. Он был отличным фераном и люди были готовы ради него пойти на смерть даже не раздумывая.

Эта преданность была практически фанатичной и пугала саму Хэлу, хотя она понимала почему так. Но главное женщина видела, что самому Рэтару на эту фанатичную любовь было не то, чтобы наплевать, она его стесняла, он считал, что всё, что делает для своих людей, это норма. Эдакое взаимное жертвоприношение. Потому что сам феран Изарии Рэтар Горан был готов без раздумия отдать свою жизнь за свою землю и живущих на ней людей.

— Я слышала, что эла и ты друзья, — вспомнила ведьма что-то выдернутое когда-то из разговоров вокруг неё.

— Нет, — слегка нахмурился феран. — Пока он был элинином, может и можно было так сказать, но скорее я всё-таки был его слугой, который несколько раз спасал ему жизнь, но не другом. А когда он стал великим эла… весьма опрометчиво считать правителей друзьями, Хэла.

— Угрожающе, — повела она головой, а Рэтар ухмыльнулся. — Ты не устал от всех ждать подвоха?

— Я привык. Да и не от всех. От тебя вот не жду.

— Спасибо, — Хэла поцеловала его в плечо и в момент оказалась подмятой под его внушительное тело.

— Я тут подумал… — он приподнялся на локтях и взглядом пробежал по её телу, завёрнутому в так называемое одеяло, внутри заёрзало желание. — Я хочу есть.

— А? — рассмеялась она его внезапному заявлению.

— А ты хочешь? — спросил он, приподняв бровь.

— Нет.

— Правда? — Рэтар глянул на неё с недоверием.

— Правда, — есть действительно не хотелось. — Мне бы кофе со взбитым молоком.

— Я ни слова не понял и мне жаль, но такого нет, — и поцеловал её в подбородок. — Только вяленое мясо, сушёные овощи и вода.

— Пища богов, — рассмеялась Хэла, когда феран, надев штаны, достал из своих походных вещей самую простую из доступных воинам еду. — Почему не попросить Миту, у неё наверняка для тебя куча всякого вкусного наготовлена?

— Это вкусно, — он развалился на одном из диванов, положил ноги на подлокотник другого и помахал перед Хэлой полоской сушёного мяса.

— Не верю, что другие фераны едят то же самое, — улыбнулась Хэла, заплетая себе косу, хотя закрепить было и нечем, но волосы вились и коса более менее держалась.

— Я не прихотлив, я всю жизнь в походах, — проговорил он жуя. — И вообще не очень понимаю смысла этих пиршеств.

— Сколько тебе было, когда ты попал на войну, — она соскользнула с кровати и, подойдя к нему, выпила воды.

— Отец забрал меня с собой сразу после того, как эйол возложил на меня руки, — ответил он.

— Стой. Что? — она опешила, уставилась на него, разве что рот не открыла от удивления.

— Что? — спросил Рэтар, всматриваясь в неё.

— Ты попал на войну в пять тиров? Ты ведь про это возложение рук? Другого нет, так?

— Да, — спокойно ответил он и отпил воды. — Обряд имянаречения.

Внутри что-то разорвалось. Перед ней сидел человек, который действительно всю жизнь провёл на войне. Это было так страшно, что не было сил даже вздохнуть. Хэла уставилась на него и ей стало так невообразимо больно, глаза защипало, хотя она прекрасно знала, что жалость это последнее, что ему нужно, да и не нужно вовсе. Но она так отчётливо видела ребенка внутри хаоса битвы, хаоса смерти, что… как вообще можно сохранить рассудок в таких условиях?

— Хэла? — она очнулась от захлестнувших образов и уставилась в его по-искреннему озадаченное лицо. — Ты чего?

— Зачем? — прошептала она.

— Я не спрашивал, — он пожал плечами, — но я догадываюсь, что он хотел вытравить из меня чувства, которые по его мнению были причиной моей слабости.

— В пять лет. О какой слабости или силе можно говорить, когда ребенку пять лет?

— Чем раньше, тем лучше, — ответил Рэтар. — Мой отец считал, что я слишком привязан к матери, слишком сочувствую окружающим, слишком вникаю в быт простых и свободных людей. Всё это неприемлемо для ферана, тем более ферана Изарии.

— А твоя мама не была против?

— Была, — проговорил он. — Но тогда родился Риван и ей было сложно перечить отцу. Единственно, чего она добилась, это того, что отец дал ей обещание, что Ривана он не заберёт.

Она хотела что-то сказать, но слова застряли в горле. Она была расстроена и зла.

— Хэла, эй, всё хорошо, — он протянул к ней руки и несмотря на желание сопротивляться, она конечно же не смогла ничего поделать, потому что кажется этому мужчине она теперь точно не сможет сопротивляться.

Она давно уже была в восхищении от того, как феран Изарии держит себя в руках, в ситуациях, когда любой человек вышел бы из себя, она столько раз натыкалась на эту стену тёмного, непроницаемого гнева, который физически ощущала благодаря ведьмовской силе, она видела это пламя яростного огня, готового спалить всё вокруг к чертям, но он держался. И каждый раз она дивилась — как, как у него получалось? А тут… она поняла его горькие слова о том, что он не хочет, чтобы она смотрела внутрь его, потому что конечно там можно было увидеть только ужас и смерть.