Аромат цитрусовых - Эфемерия Страница 16

восхищением следит за каждым движением. Достав откуда-то из рюкзака влажные салфетки, Аддамс аккуратно стирает с кожи следы их близости, разглаживает помятую юбку, поправляет растрепавшиеся волосы. Всего несколько минут, и она вновь выглядит безукоризненно. Почти безукоризненно. Выдают лишь припухшие и раскрасневшиеся от поцелуев губы и лихорадочный, даже немного безумный блеск в глазах.

На улице уже совсем темно, Уэнсдэй то и дело поглядывает на старые настенные часы, но не торопится уходить, и Ксавье ощущает себя совершенно счастливым. Неужели она и правда стремится побыть с ним как можно дольше? Новое, невероятное сильное чувство заполняет все внутри.

Пожалуй, нужно что-то сказать.

— Это было невероятно. Ты… ты очень красивая. Безумно, — его голос все ещё звучит немного хрипло. Поразмыслив несколько секунд, Ксавье добавляет. — Я надеюсь, тебе было хотя бы наполовину также хорошо, как мне.

— Да, это оказалось лучше, чем я ожидала, — отвечает Аддамс совсем как тогда, на Вороньем балу. Как мало времени прошло с тех пор и как много одновременно. Мог ли он тогда вообразить, что за их единственным поцелуем последует что-то большее, мог ли надеяться, что неприступная Уэнсдэй Аддамс ответит на его чувства? Ксавье улыбается, ощущая абсолютный всепоглощающий восторг. Но ее следующая фраза стирает улыбку с его лица.

— Мне даже почти жаль.

— Что? — непонимающе переспрашивает он.

Где-то вдалеке слышен шум полицейских сирен.

Ксавье обводит растерянным взглядом мастерскую и замечает в дальнем углу стола новые предметы, которых не должно там быть. Ингалятор, очки, стопка фотографий и какой-то кулон на тонкой цепочке.

Страшная догадка пронзает его словно ударом тока.

— Это… Это ты сделала? — не в силах поверить в увиденное, он делает несколько шагов в ее сторону, и Уэнсдэй отступает к двери.

Нет. Нет. Нет.

Пожалуйста, пусть это будет ошибкой, пусть она скажет, что все это просто дурацкая шутка. Пусть она скажет хоть что-нибудь.

Но Аддамс молчит.

— Вот зачем ты пришла сегодня.

Недавняя эйфория покидает его, оставляя мучительно ноющую пустоту.

В горле встаёт ком, а руки вновь начинают дрожать, только уже не от крышесносного желания, а от горького осознания, что во всем произошедшем было не больше реальности, чем в его снах.

Она предала его.

Подставила.

Уничтожила.

Заставила поверить в возможность быть счастливым и тут же сбросила с небес на землю. Ксавье почти не думает о том, что его сейчас арестуют, ведь самое страшное уже произошло.

— Как ты могла?! — он бросается к Уэнсдэй, но успевает сделать лишь два шага. Дверь мастерской распахивается.

— Стоять! — приказывает шериф Галпин, направив на него пистолет. — На колени!

Врываются какие-то люди, Ксавье заковывают в наручники, но все это воспринимается совершенно побочно, словно происходит не с ним.

Он видит лишь бездонные чёрные глаза и наконец осознаёт самое главное.

Все это время он тщетно пытался достучаться до каких-то струн в ее душе, ослеплённый любовью и не осознававший главного — все это время он стучал не в закрытую дверь, а в пустоту.

Ведь души у Уэнсдэй Аддамс попросту нет.

Комментарий к Часть 9

Это мой первый опыт написания нцы, поэтому сегодня особенно жду ваших отзывов)

========== Часть 10 ==========

Комментарий к Часть 10

А сегодня у нас на повестке дня Сплин — прочь из моей головы.

И хорошая порция стекла.

Приятного чтения!

Прочь из моей головы!

Оборвав провода, спутав карты, фигуры сметая с доски,

Разбивая шлагбаумы на полном ходу,

Оставляя разрушенными города.

Кап-кап-кап.

Очевидно, в его камере протекает потолок — закованный в кандалы Ксавье не может добраться, чтобы это проверить. Весь диапазон движений ограничивается короткой цепью, закреплённой толстым кольцом к полу. Всего четыре шага, не больше. Ужасно чешется лопатка, но оковы настолько сильно ограничивают движения, что дотянуться не представляется возможным. Пытаясь отвлечься, он начинает считать падающие капли, но сбивается уже после четвёртой сотни. Он уже успел посчитать прутья решётки — их оказалось двадцать семь, и путём нехитрых математических вычислений установить, что на полу ровно двести двадцать пять плиточек.

Подобные размышления помогают хоть немного отвлечься от его персонального проклятия с бездонными чёрными глазами. Но очень скоро считать в камере больше нечего, и мысли об Аддамс снова начинают отравлять его разум. Проклятый аромат цитрусовых въелся в его одежду, проник под кожу — ощущать его невыносимо. Избавиться невозможно.

Когда-то он считал, что никакая в мире сила не способна оторвать его от Уэнсдэй.

Теперь он не питает иллюзий.

Такая сила существует, и это вовсе не тяжёлые кандалы. Это она сама.

Каким глупцом он был, поверив, что ему под силу разбудить в бездушной Аддамс хоть какие-то человеческие чувства. Она безжалостно сломала его и, ни на секунду не испытывая угрызений совести, двинулась дальше. И даже сейчас, когда ему стоило бы побеспокоиться о своей судьбе, Ксавье не может думать ни о чем, кроме предательства Уэнсдэй. Наркотическая зависимость рано или поздно приводит к гибели. Жаль, что он не задумался об этом раньше.

Ксавье ненавидит себя за это, но его разум до сих пор точит червячок сомнения. Она могла бы просто сдать его полиции, для того, чтобы подбросить улики, ей вовсе необязательно было заниматься с ним сексом. Что двигало ею, когда Аддамс сама потянулась к его губам? Желание отвлечь? Опасение, что он обнаружит улики и успеет от них избавиться? Или что-то другое? Она не притворялась, ей и вправду было хорошо в его объятиях — сыграть такое с ее скудным умением демонстрировать эмоции ей было бы не под силу. Возможно, Уэнсдэй привлекало его несуществующее альтер-эго монстра. Зная ее, Ксавье вовсе не считает эту мысль абсурдной.

Время тянется невыносимо медленно, в карцере нет окон, и он не знает, день сейчас или ночь. Жутко хочется есть, за долгие часы ему принесли лишь алюминиевую миску с грубой несоленой кашей, к которой Ксавье почти не притронулся. Теперь он об этом жалеет. Он усаживается на твёрдую тюремную койку и прислоняется спиной к стене, пытаясь найти более-менее удобную позу, чтобы задремать. Но стоит лишь прикрыть глаза, перед ними встаёт чертова Уэнсдэй. Он не вспоминает детали их страстного соития, лишь только безразличное выражение безупречно-красивого лица, когда его проволокли мимо в наручниках. Это перечеркивает все, это разделяет жизнь на «до» и «после».

Вряд ли он когда-нибудь увидит ее снова. Ксавье не знает, что бывает с изгоями, которые являются опасными для общества, но явно ничего хорошего. Серия убийств и одно покушение однозначно потянут на пожизненное заключение — в тюрьме или в психиатрической лечебнице, смотря как решит суд.