Дитя короля (СИ) - Билык Диана Страница 17

— Ради ребенка?

Эмилиан смотрит на меня прямо и молчит, а потом отворачивается и поджимает губы.

— Я уже отвечал на этот вопрос.

— А как же моя магия?

— Магия Древних, — подсказывает. Он проходит в купальню, идет мимо меня, отражаясь в зеркалах на стенах крупной и слаженной фигурой, открывает широкий белый комод с резными украшениями и возвращается ко мне. — Можно?

Он держит в руках что-то похожее на расческу: только шире ладони, с золотистыми колючками.

Я не успеваю ответить, как Эмилиан оказывается за спиной. Теплые руки опускаются на голову, и гибкие зубья входят в волосы.

— Я покажу тебе позже библиотеку. Там можно почитать в архивных книгах о твоей магии, но она не до конца изучена и запрещена. Жрецам не выгодно, чтобы кто-то был сильнее, потому уничтожают таких, как… — он скользит по кудрям легко, не причиняя боли, а меня колотит от жестокой близости мужчины.

— Я умею только замораживать и пылать? — спрашиваю, чтобы хоть немного отвлечься.

— Нет. Ты умеешь почти все. Даже летать.

От удивления оборачиваюсь и сама дергаю волосы до сильной боли. Ойкаю, а потом застываю, когда Эмилиан наклоняется и касается губами головы. Успокаивая боль прикосновением.

— Не крутись, — прокашливается он и, выравниваясь, снова мягко расчесывает мои волосы. — Извини, я постараюсь не навязываться, вижу, что тебе это неприятно.

Я надолго замолкаю, потому что странное противоречивое чувство не дает мне выдавить слово. Хочу Эмилиана оттолкнуть, но и хочу, чтобы он не останавливался. Чтобы был рядом, ухаживал, раскрывался для меня, но гордость и обиды смешиваются во мне в горький комок под горлом и отдаляют от мужчины, взращивают сомнения.

— А что за татуировки у нас на животе? — голос ломается от эмоций и накатившего стыда и страха. Лепестки и лианы, услышав мое замешательство, скручиваются туже, опускают жар куда-то вглубь, от этого я хватаю губами воздух и на секунду прикрываю глаза.

— Да, руна языка мало тебе об этом расскажет, — говорит Эмилиан и водит по голове щеткой и пальцами. — Это тоже магия Древних. Она связывает сильных магов вечными узами.

— Зачем?

— Для сильного потомства, скорее всего, но об этом тоже никто не знает. Жрецы на истинные пары закрывают глаза, иначе бы они не получали архимагов разных Стихий.

— То есть Жрецы и сами дети от истинных? — стараюсь фокусироваться на диалоге, а не на приятно-теплых пальцах в волосах.

— Какая-то часть, — король отступает и кладет расческу на место. — Тебя заплести?

Чтобы мужчина мне косы заплетал? Это глупо, но я киваю. Наверное, хочу убедиться лишний раз, что он не заслуживает моего внимания, что он такой же, как Марьян. Но жалею о своем решении в первые секунды, когда ловкие и сильные пальцы пробираются между локонами, щекочут кожу головы, а мне по настоящему становится жарко.

— Но ведь ребенок теперь тоже может стать таким, как я?

— Магом Четырех Стихий?

Не отвечаю, жду, что Эмилиан дальше будет рассказывать, а он увлекается плетением. Забирает локоны от темечка и освобождает от тяжелых прядей виски. Завязывает быстро, аккуратно и, когда я уже дышу через раз, отходит в сторону.

— Так будет удобней. Я в детстве много сестру заплетал, помнят руки, — он грустно опускает голову и протягивает мне ладонь. — Может, Дарайна. Ребенок может стать, таким же. Скорее всего, так и случится. Но есть пророчество, очень давнее, его передавали из уст в уста несколько поколений. В нем говорится о том, что мой наследник спасет Ялмез. Я расскажу тебе больше, но чуть позже, а сейчас нам нужно поесть и набраться сил. Идем.

Глава 22. Эмилиан

Дара не подает руку, проходит мимо, и я понимаю, что слишком спешу. Да, она желает меня, метка будет разжигать в ней неистовый огонь, но любви я так не добьюсь. А добьюсь ли ее когда-нибудь? Потому что вижу в глазах пары лишь ненависть и презрение, и это по-настоящему больно.

Халат она подхватывает сама, не позволяет ей помочь надеть, ведет брезгливо плечом, а я ругаюсь в угол и мысленно ставлю себе пометку, что нужно в комнату принести больше женской одежды. Хотя… может, обнаженной Дарайна бы тянулась ко мне сильней, ведь приходилось бы прикасаться кожей во время сна? Но с этим пока не будем спешить. Пусть немного привыкнет к чужому присутствию, чтобы хотя бы не вздрагивала от моего малейшего движения.

Пока Дара изучает в зеркало простенькую прическу, я набрасываю на плечи белоснежную рубашку с вышитой кокеткой. Ловлю изучающий взгляд девушки, делаю вид, что не замечаю, спокойно застегиваю пуговицы, хотя пальцы норовят запутаться в тонком шелке.

— Готова? Можем идти? — спрашиваю, заправляя рубашку в узкие брюки.

Асмана осторожно кивает, проходит вперед, когда пропускаю, но тут же опускает плечи, и я чувствую, как между лопатками у нее пробегает искра страха. Или это что-то другое?

В коридоре стук наших шагов забивает отчаянные удары моего сердца и глушит скрип зубов, потому что меня изматывает эта ситуация, а я изменить ничего не могу. Сам попался в эту ловушку. Десять дней без сна, без еды, потому что я мог только воду пить — так было плохо, а просвета, даже после восстановления магического баланса в теле девушки, просто нет.

И теперь неизвестно сколько времени осталось, чтобы закрепить связь. Обычно это трое суток, но из-за инициации все сдвинулось, но сила тяги очень мощная, кровь кипит в жилах от близости женщины, что подходит мне идеально. Да только она отмахивается от желания, как от назойливой мухи, и морщит лоб, будто стигма — это маленькая неприятность, прыщик, что выскочил в неудобном месте. Не ляжет она со мной по доброй воле, вот не ляжет и все. А это прямой путь в могилу. В мою могилу и через долгие месяцы — ее тоже. А еще наши жизни утянут в Темное Измерение моего нерожденного сына. Я не могу этого допустить.

Сделаю все, чтобы Дарайна мне поверила. Пока не нужна любовь, но хотя бы принять меня, как мужчину, и не отворачиваться от прикосновений.

В столовой Мун ведет себя отстраненно, будто не я его хозяин, а моя пара. Он ложится у ее ног мохнатым клубком и рычит на каждого, кто смеет приблизится. На мой тихий смешок, когда фамильяр огрызается на Парсия, а паренек боится наполнить тарелку девушке, Дара протягивает коту руку и шепчет:

— Все хорошо, не волнуйся, Топаз. Он хороший, ты же видишь, — и улыбается поваренку слишком кокетливо, а меня пронзает дикой ревностью, отчего руки до скрипа сдавливают столешницу. Парсий тушуется и заливается алой краской, запинается на ровном месте и замирает у другого края стола, чтобы выложить фрукты и листья салата на блюдо.

— Ты же добрый котик, ну, чего ты рычишь? — разговаривает Дарайна с Муном.

Он отвечает ей глубоким урчанием и лижет маленькую ладонь, после чего она светло смеется, а у меня слегка покалывает кожу в том месте, где рождается связь с созданием. Как же девушка привыкла к нему за месяц. Смогла ведь в диком звере увидеть хорошее, почему во мне не может?

— Ты его не боишься? — спрашиваю и благодарю Парсия за обед сдержанным кивком. Повар молча кланяется, прячет влажный взгляд за жидкими ресницами и удаляется из столовой, как тень.

Дара мотает головой и скрипит вилкой по тарелке.

— Привыкла, наверное. Почему спрашиваешь?

— Фамильяр не такой уж и безобидный, человека в бою порвет одним взмахом лапы.

— Ты сказал, что они под запретом в вашем мире, — Дара отрезает столовым ножом кусочек мяса и наклоняется к коту. Топаз прижимает уши к лохматой голове, подергивает усами и принюхивается к предложенному лакомству.

Это так мило: предлагать магическому созданию еду. Знала бы Дара, чем кот на самом деле питается, но я ей пока не скажу, а то совсем приручит его.

— Никто не знает, что он не настоящий, — проговариваю с улыбкой. — Мы научились притворяться, — шепчу, немного наклонившись, и показываю на мясо. — Он это есть не будет.

— А на земле мышей ловил, — хмыкает Дара, когда довольная морда Муна фыркает ей в руку. — И колбасу ел, жулик!