Сражайся как девчонка (СИ) - Брэйн Даниэль Страница 17

— Да все они такие, — озадаченно буркнула Анаис. — Если бы нашли ростки кадинлара, я бы их Фредо дала пожевать. Тогда бы он не то что уснул, ходить бы смог…

— Ходить не надо, — предупредила я и, поднявшись, протянула ей бутылку, но в руки не дала, просто сунула под нос. — Чем пахнет?

Анаис потянула носом. Я ждала. Она не великий эксперт, может и ошибиться, но в любом случае я не должна была позволить ей это выпить, этим вином угостились те двое невезучих или же другим. Лазарь, покидая дом, сделал все возможное, чтобы те, кто сюда проникнет, целыми и невредимыми не ушли. Нюхала Анаис долго, чиркнула своей интереснейшей зажигалкой — два камня, сплетенные чем-то смахивающим на проволоку, и свисающий шнурок, — потом требовательно сказала:

— Дай сюда. Вот, похоже, это и есть кадинлар, но я не уверена. Если только с чем-то он смешан…

— И что будет, если ты глотнешь? — прищурилась я. Шнурок снова погас.

— Да ничего, если глотну. Так, слегка пошатает. А если выхлебаю — ну, не знаю, при мне никто столько вина с кадинларом не пил. — Зато я знаю, мрачно подумала я. Крыша съедет. — Парочку штук вытащу и дам Фредо, может, поможет.

На парочку штук я согласилась. У меня все равно не было выбора, и эта трава подвернулась удачно, но мы стали смотреть, что есть еще. Погреб оказался богатый, но насколько безопасный, я даже прикинуть была не в состоянии. Осветительный прибор, которым Анаис передо мной хвасталась, был не слишком большим подспорьем.

Бутылки, часть выпита, я понюхала эту часть, опознала кадинлар. Трава, скорее всего, дорогая, но Лазарь предпочел покарать любого, кто покусится на добро, которое он не смог физически вывезти. Трава начисто забивала запах вина, а может, я не учуяла его там, наверху, из-за общей вони в кухне. Мука — ее обнаружила Анаис, и судя по ее ругани, в ней тоже нашлось что-то весьма ядовитое. Забористые выражения бывшей хозяйки борделя меня не удивили, то, что она сказала после того, как поносить Лазаря ей надоело, обрадовало.

— Тут можно взять муки, с самого низу, — изрекла Анаис уверенно. — Просеять еще, если сито найдем, но ничего, это ларанжа, она тут никому не повредит, даже если и попадется.

— Что она делает?

— Если некрепко заварить или с гиделлой смешать, мужскую силу дает, но пить неделями надо, если крепкий отвар сделать — он бессонницы сдохнешь. — Анаис продолжала копаться на стеллажах, и я ей не мешала. Она разбирается в местном быте намного лучше меня. — Ну а у нас тут разве что ты оскоромишься, — хохотнула она, — и то вряд ли. А ростки тризы я выберу. Сам сюда пальцы не суй, уколешься — останешься без руки.

Я подумала, откуда у нее такие познания, или это естественно и нормально — отличать всю эту странную гадость и уметь с ней обращаться? Удивилась бы я, оказавшись в девятнадцатом веке в селе и обнаружив, что помещица может принять отел у коровы, что в мое время было навыком исключительным? А если бы мне критически не повезло и я сидела бы у костра и смотрела, как потрошат мамонта?

— Жадная сволочь, — подвела итог Анаис, закончив осматривать погреб и повернувшись ко мне. «Зажигалку» она бережно спрятала на необъятной груди. — Все попортил, что мог и как мог, но травы оставил никчемные. Кадинлар заберу и муку, а остальное пусть так и валяется.

Я покорно взяла бутылку, Анаис подхватила мешок. Муки было много, и я подозревала, что она и помимо трав может быть напичкана всякой гадостью, но: мне ли сейчас воротить нос от безвредных личинок?

Лезть наверх оказалось непросто — это вниз я скатилась, напуганная собственной догадкой, теперь подтвердившейся, — у меня болело все тело, двоилось в глазах и снова нагнала невероятная усталость. Мне мешала бутылка, которую я наконец догадалась засунуть за пазуху, руки отказывались держаться за перекладины, ноги то и дело норовили соскользнуть. Анаис только ворчала на меня сквозь зубы, и я хмыкала — это она сознательно возносит хулу на монаха или монах тут больше так, сословие привилегированное, но не настолько, чтобы за несколько бранных слов можно было получить покаяние года на три? Но мне ее ругань была безразлична, я не принимала ее на свой счет.

Потом я слушала, как взбирается Анаис, и отыгралась на ней, едва ее голова появилась над уровнем пола:

— Скинем их в подвал и задвинем его чем-нибудь так, чтобы туда никто не залез.

Люсьена, конечно же, удивится, не найдя двух мертвецов, но вряд ли начнет бегать за каждым, выпытывая, куда они делись. Совсем дурой она не кажется, с ребенком сообразила, с баррикадами у двери тоже…

Анаис пнула ко мне мешок, поплевала на руки и поволокла первое тело к подвалу.

— Кто твои родители? — спросила она.

— Понятия не имею. Я сирота.

Не знаешь, что ответить — выбери тот вариант, к которому не придерешься.

Мы вернулись в торговый зал, и я выяснила, что Люсьена и Жизель с детьми ушли наверх. Фредо лежал на полу, рядом с ним прикорнула Мишель, и она не сводила взгляд с Фуко и хлеба. Симон сидел на стуле и болтал ногами.

А на улице уже начинало темнеть. Сумерки скользили по старым камням, опускались сизой туманной ватой. Анаис принялась возиться с бутылкой, которую я прежде поставила на стойку, а я поманила Симона и Мишель.

— Вам тоже нужно отдохнуть, — сказала я и задумалась. Комнат тут не то чтобы мало, но… Симон — мальчик, Мишель — девочка, а я — ни то ни другое. Черт. — Найдите себе комнатки, ночью нужно будет по очереди дежурить у постели Фредо и, если что, разбудить взрослых.

Они кивнули, но я заметила, что им обоим не очень хотелось идти наверх. Симон, наверное, беспокоится за деда, а малышка Мишель боится оставаться одна.

— Можешь лечь вместе с Жизель и Люсьеной, — шепнула я. — И если они будут возмущаться, пригрози им вон ей, — и украдкой указала на Анаис.

— Иди, иди, — та махнула мне рукой, не отрываясь от своего занятия, но что конкретно она творила с бутылкой, я не видела из-за ее спины. — На ногах уже не стоишь. Мы с Фуко занесем его, ну-ка, вострый, да-да, ты, — она ткнула в Симона, — сбегай найди комнату наверху. — А ты иди, брат, поспи немного. Досталось тебе сегодня крепко.

Я, шатаясь, пошла к лестнице, меня обогнал Симон и догнала Мишель. Малышка тяжело вздыхала, а я думала — дала бы и мне Анаис что-то из трав, чтобы после того, как я проснусь, я не орала от боли во всем избитом теле…

Я ткнулась в первую попавшуюся комнатку и не глядя рухнула на жесткую узкую кровать. Мне показалось, что уснула я прежде, чем щека коснулась матраса — больше на кровати не было ничего.

Я спала и не должна была видеть сны, потому что слишком вымоталась, слишком устала. Стресс, который я испытала за этот день, был сильнейшим в моей в общем-то долгой и полной непростых событий жизни. Но я очнулась в собственном сне от состояния невероятного счастья — такого счастья в своей жизни наяву я тоже не ощущала никогда.

И я откуда-то знала, кто причина этому счастью, рвущемуся изнутри волнами нежности и умиротворения.

Я была в незнакомом саду — окружавшем, может, замок, дворец, особняк, каменный и монументальный. Я видела только стены сквозь заросли и задыхалась от чувств и ароматов цветов, я теряла сознание от близости человека, который даже не прикасался ко мне. Я не смотрела в его сторону, лишь улыбалась.

Мы были не ровня — я знала и об этом. Я, хозяйка всей этой роскоши, и он, простой офицер. Я, титулованная особа, и он, титулованный выше, но, увы, происходивший из потерявшей влияние, некогда приближенной к князю семьи. Или даже к самому королю — кто знает, это все давно быльем поросло. Я знала, что нас разделяет: мои деньги, титул, заслуженный моим дедом за преданность княжеству и короне, и его опала, безвестность и то, что когда-то — глупо, но это так — наши семьи стояли по разные стороны трона.

Мы были не ровня, но нам обоим было на это плевать.

В своем сне я знала не только это. В какой-то момент он решил не портить мне жизнь мезальянсом. Что было от той его связи — меня не волновало. Я не намерена была этого человека кому-то вдруг отдавать и терять фантастическую эйфорию, доступную — дарованную — свыше не каждой. Я знала, что мой отец согласился на брак, ему, как потомку того, кто заслужил титул, деньги и почести не древностью рода, а потом и кровью, все условности были глубоко безразличны. Я вышла замуж — и я была самой счастливой женщиной на Земле, или как, черт ее побери, называлась эта планета, если ей вообще хоть кто-то когда-то давал название.