Таракашка (СИ) - "Липа-малина" Страница 18

Бяша, который от Ромкиного толчка шлёпнулся на землю, видел, как вспыхнуло дуло.

Следом — ещё одна вспышка.

И ещё.

Отдача растеклась по Ромкиным венам, заставляя предплечья онеметь. Впервые мальчик стрелял из настоящего пистолета и не ожидал, что это окажется так больно для детских пальцев. Костяшки заныли и побелели, а в голове помутнилось от звука, который эхом отдавался в барабанных перепонках.

Но что ещё больнее…

Так это истошный крик Вари. Он окатил овраг, закольцевался по земляным стенам и застрял у мальчишек под грудью вместе с секундным хлопком выстрела.

Рома выронил травмат. Несколько секунд он ничего не понимал, таращился на взвизгнувшую от боли девочку и почувствовал, как у самого скопились слёзы на нижних ресницах. Бяша схватился за капюшон и натянул его на лицо с таким усердием, что куртка едва не треснула на шивороте. Он заскулил, но совсем не так, как бывало при упоминании о чёрном гараже. Завыл, забился мелкой дрожью, не в силах помочь ни себе, ни рыженькой.

Один выстрел пролетел мимо и с лязгом ударился о железную чёрную пластину. Второй ударил по чему-то призрачному, нематериальному внутри жестяной коробки.

Третий образовал мясную багрово-красную дыру в левом глазу Вари.

Стоя в метрах пятнадцати от чёрной коробки, что затаскивала Варю внутрь, в сумраке Рома успел заметить, как кровавые подтёки застилают щёку девочки. Он отвернулся от ужасающей картины и закрыл лицо обеими ладонями. Детские развлечения, игры в войнушку, избиение малолеток за школой и синий фингал под глазом Бабурина — это всё оказалось таким мизерным, таким невесомым по сравнению с настоящей инвалидностью невиновного ребёнка. Мальчик хотел зарыдать, но он давно отвык от слёз, поэтому сквозь пальцы звучали лишь всхлипы, похожие больше на глухой кашель:

— Блять… Блять… — ныл Рома, зарывшись носом в кулаки, рукава пропитались солёной водой, оставляя влажные пятна рядом со следам от дождя.

Всё происходило в несколько секунд, но казалось, будто кошмарная сцена длится вечность. Ошмётки того, что раньше называлось глазом, медленно стекли на землю. Вместе с истошным воплем Варя перестала что-либо чувствовать. Казалось, что болевой шок наступил быстрее, чем пуля врезалась в глазницу. И впервые за последний час в голове образовалась пустота. Абсолютно белая, тихая, голая. Страх и гнев сменились полным безразличием, потеря глаза стала последней каплей в море мучений и бессилия. В ушах — ни шума дождя, ни воя Бяши, ни отчаянных всхлипов Ромки. Совершенная пустота. Живой глаз больше не истекал слезами, только дождевые капли собирались в уголках и омывали лицо, смешиваясь с грязью на бледной щеке.

Травматическое оружие не могло убить, но от обильного кровотечения и шока, который маленький мозг девочки не сумел осознать вполне, рыженькая почувствовала, как теряет сознание. Руки, что так яростно норовили впиться в призрачные Тени ослабли и безжизненно повисли, а дрожащие ноги, увязшие в грязи по щиколотку, обмякли.

Правый глаз стал видеть размыто, словно смотрел через запотевшее стекло. И через несколько секунд зрение начало погружать Варю в кромешную темноту. Последнее, что девочка ощутила перед тем, как провалиться во мрак неизвестности, это то, как неожиданно удалось вдохнуть полной грудью. Напоследок, так глубоко и чисто, в воспалённых мыслях промелькнула та самая:

«Вот как дышится перед смертью…»

Дышалось легко лишь потому, что Тень, которая крепко сжимала лицо девочки, стала ослабевать. Если бы Варя хотя бы на миг вернулась в реальность, то чётко ощутила бы, как холодные призрачные плети стали судорожно ползать по телу, словно искали попытки спастись.

Один выстрел выбил Варе глаз. Ещё один пролетел мимо.

Третий заставил крадущее детей Нечто забиться в паническом припадке. Словно существо, что сидело внутри железной тьмы, обрело материальность и могло чувствовать настоящую человеческую боль. Раздался душераздирающий скрежет и одна жестяная дверь с силой захлопнулась. Тени визжали, но не так, как воют живые существа. Визг был похож на плач ветра, гуляющего по кронам чёрных сосен. На рыдания ржавой калитки, которая ещё недавно приветствовала Варю, когда девочка возвращалась из школы домой.

Плети соскользнули с хрупкой шеи рыженькой, оставив синеватые кровоподтёки. Сквозь щёлку затуманенного взгляда Варя успела рассмотреть, как расплывчатый силуэт Бяши двинулся к ней, когда Тень ослабла окончательно. Потеряв опору, Таракашка поняла, что падает, но её подхватили на лету. Этот рывок заставил остатки сознания выйти из девочки, ровно как и силы из её маленького настрадавшегося тела.

*

Через пелену сна прорывался шёпот, который нарастал по мере того, как мозг возвращал себе утерянный рассудок. Вскоре этот звук превратился в достаточно отчётливые голоса. Два мужских и женский, с нотками тревожной обеспокоенности, такие надорванные, словно только-только после рыданий. Говорили по очереди, совсем тихо, но Варя уже могла различить слова:

— Категорически нет, — самый спокойный и уверенный из голосов звучал холодно, будто предупреждал о чём-то плохом, — У нас просто нет оборудования, понимаете? Едьте в Москву, в Питер, там найдёте и протез, и врачей, — далее неразборчивый бубнёж, так как говорящий значительно снизил громкость, но затем вновь возобновил её, — От четырёх до шести месяцев.

— Да как же от четырёх? — женский всхлип прервал речь мужчины, — Костя… Как от четырёх?

— Сонь, тише, умоляю. Слушай внимательно.

Варя приоткрыла щёлку одного глаза. Веки второго не двигались, словно были парализованы. Малейшие попытки напрячь левую скулу увенчались невыносимой колющей болью, что растеклась по виску и ударила куда-то в затылок.

Картинка возникла расплывчато, как в замедленной съёмке старых кинофильмов. Но и смотреть было не на что — перед взглядом белый потолок в обтрескавшейся штукатурке, пара неработающих лампочек, а над самим лицом нависла чудаковатая капельница со своими металлическими рожками и свисающей тонкой трубкой, по которой бежала прозрачная жидкость. На секунду Варе подумалось, что она в раю. Стала судорожно вспоминать дедовские моления и страницы детской Библии, которую ей некогда всучила мама. Сначала Страшный суд, потом Чистилище… Или детей не судят? Разве они не должны быть невинными душами?

Но догадки развеяло возникшее ощущение мягкости под телом. Пальцы дрогнули и нащупали под собой складку простыни.

«Неужели… Жива?»

Рыженькая облизнула сухие губы. Горло свербело так, словно девочка болела ангиной.

Воспоминания цыганской иглой начали впиваться в голову. Дождь, лес. Звон в ушах и скрежет чёрной двери. Настоящая ли она была? А потом мальчишки… Память натыкалась на провалы, серые стены, за которыми прятались ответы. Как бы Варя не пыталась — выстроить общую картину произошедшего ей не удалось. Рома и Бяша плакали, но из-за чего?

Девочка приподняла ослабшую руку и дотронулась до места, где недавно был её левый глаз. Боковое зрение отсутствовало, а подушечки пальцев коснулись шероховатой марлевой повязки.

Вот из-за чего.

Это чувство было совсем не таким, когда ты просто закрываешь один глаз или подмигиваешь. Ни темноты, ни красных кругов, ни чёрной ряби. Просто ничего. Не работает. Как не работал бы отрезанный палец. Вместе с глазом не слушалась и левая часть лба. Она не поддавалась попыткам девочки двинуть надбровной дугой, всё занемело от скулы до линии волос.

— Через неделю можно будет переводить в другую клинику. Сейчас я дам вам номер, договаривайтесь заранее, там с пациентами всегда плотно.

— В каком городе? — Варя отчётливо услышала отцовские нотки в приглушённом вопросе.

— Москва. Только Москва сейчас, — после недолгой напряжённой паузы, мужчина добавил, — Позже можете наблюдаться в других городах. А пока — увы.

— Костя, — женский голос был едва различим, он был таким отчаявшимся, что у рыженькой сжалось сердце, — Как мы в Москву? Какая Москва? У нас на бензин не хватит даже.