Лощина - Карина Халле Страница 18

Когда мы, наконец, добираемся до фермы Матиаса, золотистое солнце виднеется за верхушками деревьев, Мэри выбегает встретить нас, и мне становится жаль, что особо я не могу поделиться с ней информацией. Даже если бы мне разрешили, я не помню, но постараюсь к выходным по-нормальному поговорить с ней о моей первой неделе в колледже.

К тому времени, когда прихожу домой, кормлю Подснежницу, и привязываю ее на ночь, я выматываюсь больше, чем когда-либо прежде.

— А вот и она, — говорит мама, когда я, пошатываясь, вхожу в дом. Теплый и успокаивающий запах куриного супа на плите, любезно сваренный нашей экономкой Фамке из Голландии, мгновенно расслабляет. — Ужин почти готов.

— Я надену халат и приведу себя в порядок, — говорю я ей, уже устав от этого платья.

Она хочет задать мне вопросы, но я пробегаю мимо нее в ванную и делаю глубокий вдох, наклоняясь над раковиной. Приятно быть дома, хотя такое чувство, что это путешествие пять дней в неделю будет утомлять меня.

Я брызгаю водой на лицо и смотрю на себя в зеркало. Выгляжу как-то по-другому, старше и зрелее. Мои щеки чуть-чуть впали, глаза стали глубже и ярче, губы более сочными, как будто за утро я растеряла все остатки девичества, словно школа и волшебство помогли мне вступить в будущее. До недавнего времени я ходила с распущенными волосами, как это делают девочки, но теперь, став совершеннолетней, зачесываю их наверх, что добавляет мне зрелости. Я не выгляжу плохо, но это заметное изменение. Я выгляжу как женщина, а не как подросток.

«Интересно, что думал обо мне Крейн», — думаю я. «Счел ли он меня привлекательной?» Я несколько раз замечала, как он пялился на мою грудь. Должна сказать, мне нравился его взгляд так же сильно, как ощущение его руки на моей.

Только не понравилось то, что он пытался сделать, держа меня за руку. Прочитать воспоминания? Больше наглости и не придумаешь. К счастью, мое тело знало, что происходит. Не знаю, была ли я рождена с каким-то защитным механизмом от подобной магии, но когда его рука впервые коснулась моей, мир полностью потемнел, и я видела его в большом, черном, пустом пространстве, только его, стоящего рядом со мной.

Поэтому я развернулась и побежала сквозь темноту, и каким-то образом это помешало ему увидеть, кто я на самом деле.

Хотя, возможно, это было бы неплохо. Возможно, кому-то другому не повредило бы заглянуть в мысли. В конечном итоге так можно узнать человека лучше, чем он сам себя знает.

Я начинаю думать, что совсем себя не знаю.

Плещу на лицо еще немного воды из таза и моргаю. От одной мысли о том, что произошло, мне становится не по себе, но, по крайней мере, я все еще помню это, в отличие от остального дня.

Вернутся ли когда-нибудь мои воспоминания? Я иду в свою спальню и переодеваюсь в халат, быстро перебираю пальцами шнурки корсета, давая легким воздух. Затем распускаю волосы и провожу пальцами по локонам, прежде чем направиться в столовую.

Мама уже сидит там, выжидающе глядя на меня, на столе расставлена еда. Она улыбается, как будто немного не уверена, как себя вести. Я не могу не заметить, что сегодня она выглядит хуже, ее кожа более бледная, уголки глаз опущены, седеющие волосы прямые и сухие.

— Как ты, мам? — спрашиваю я ее, садясь на свое место и складывая салфетку на коленях.

— Я? — спрашивает она, складывая руки перед собой. Они выглядят худыми и жилистыми, в пятнах, намного хуже, чем у сорокапятилетней женщины. — В порядке. Просто устала. Ты же знаешь, как сложно вести хозяйство.

Я бросаю взгляд на Фамке, когда она возвращается в комнату с бутылкой вина.

— Ну, для этого у нас есть драгоценная Фамке, не так ли? — указываю я.

— Ей нужно больше отдыхать, — говорит Фамке, наливая красное вино. — Я говорю ей, говорю, но ты знаешь, какая она упрямая.

— Мам, — ругаю я ее, когда Фамке выходит из комнаты. — Ты должна делать так, как говорит Фамке. Управлять домом — ее работа, а не твоя. Ты должна лишь заботиться о себе, — она фыркает на это и делает глоток вина. — Может, еще раз сходить к доктору Филдингу? — решаюсь я, хотя городской врач, похоже, никому не помогает. Он любит называть каждую проблему, с которой сталкивается женщина, «истерией».

— Нет, нет, — пренебрежительно говорит она, прежде чем поставить свой бокал и уставиться на меня. — Я в порядке. Хватит обо мне. Расскажи о своем дне, — мой желудок громко урчит в знак протеста, и она, кажется, слышит это. — Нет, подожди. Сначала поешь. Ешь давай. Потом расскажешь.

Я подчиняюсь, выпиваю немного вина и закусываю супом с хлебом. Когда утоляю голод, начинаю.

— Мой день, ну, честно говоря, его очень трудно описать.

Я хотела разразиться обличительной речью о том, как она отправила меня плохо подготовленной, без припасов и расписания занятий, но теперь, когда вижу, что сегодня она кажется особенно хрупкой, решаю воздержаться. Кроме того, Сестра Маргарет потом дала мне расписание, и когда во второй половине дня у меня был урок мимикрии с профессором Крейном, он подарил мне блокнот, перевязанный черной лентой, пару карандашей, грифельную доску и немного мела. У меня не было сумки, чтобы взять ее с собой, поэтому он сказал, что подержит ее у себя до завтрашнего урока. Что было довольно мило с его стороны. Думаю, он чувствует себя неловко из-за попытки прочитать мысли.

— Первый день всегда ошеломляет, — говорит мама, кивая.

Это мягко сказано.

— Можно я тебя кое о чем спрошу?

Она прикладывает салфетку ко рту.

— Конечно.

— Есть ли что-то… странное в самой школе? Какая-то магия или заклинания, которые защищают кампус? Я с трудом помню тесты, которые сдавала, когда мы ездили туда летом, и ничего больше из того визита. Даже сейчас трудно вспомнить, что произошло сегодня. Я почти все забываю.

— Это нормально, дорогая, — говорит она, делая глоток вина.

— В каком смысле это нормально? —