Дневник из преисподней - Ирина Гордеева Страница 19

Наступила тишина, прерываемая только пением птиц и шорохом травы. Не выдержав, я произнесла:

— Даже, если зло живет во мне, оно не определяет мою судьбу.

— Но это упрощает для меня решение одной дилеммы, Лиина… — Милорд мельком взглянул на меня, повертел в руках цветок, а затем снова смял красный бутон сильными пальцами.

Я спросила его:

— Что вы имеете в виду?

— Кого я должен убить первым — вас или моего брата? И вам лучше не знать того, что я сделаю, Лиина, если ваш отказ вынудит меня принять окончательное решение.

Грело солнце и теплый ветер трепал мои волосы, но мне было по-прежнему холодно, словно угрозы милорда готовы были обрушиться на меня прямо сейчас. И все же мое сознание не воспринимало их реальность, ибо смерть имела значение для меня лишь в отношении близких людей. Слишком сильная привязанность породила такую же непомерную, невыносимую и страшную боль от потери. Но я никогда не связывала смерть с собой, с моим внутренним миром, с моим «я» и своей душой. Мне казалось тогда, что я никогда не умру, что смерть и я — понятия несовместимые. И поэтому я не приняла его приглашения и ответила "нет" на его предложение о "дружбе".

Он сказал, что ему жаль. Потом добавил, что меня должны встретить, и молча ушел, не оглядываясь. Я смотрела ему вслед, пока он не скрылся среди небольших холмов, и в какой-то момент мне захотелось остановить его, но мимолетное желание прошло так же быстро, как и возникло, растаяв и исчезнув без следа. Новый мир встречал меня. И мне было абсолютно безразлично, что я приобрела в нем могущественного и очень опасного врага.

Словно отрезав что-то за собой раз и навсегда, я развернулась в противоположную сторону и решительно зашагала в реке, кромка берегов которой виднелась невдалеке. Я шла и наслаждалась жизнью. Природа казалась мне раем, обретенным еще при жизни, солнце ласкало меня, и я замурлыкала мелодию старой и давно забытой песни, чувствуя, как растворяются серые тучи в моей душе, порожденные последними словами милорда. Жизнь казалась прекрасной и удивительной.

Река встретила меня едва уловимой прохладой, сразу же наполнившей желанием искупаться и снять с себя свитер и ботинки, явно не подходившие для столь теплого климата. Песчаное дно, будто созданное для того, чтобы ласкать ступни ног, проглядывало через прозрачную воду, а яркие солнечные блики на поверхности реки вызвали состояние эйфории. Я засмеялась от восторга и окунулась в речную воду. Я купалась так долго, словно в последний раз в своей жизни, а затем в изнеможении рухнула на мягкую и густую траву, радуясь ощущению усталости, возникшей не от боли, а от радости.

Я оделась с наступлением сумерек и вернулась на возвышенность, где говорила с милордом. Мне не пришлось долго ждать и меня действительно встретили, как и обещал милорд. В тот день я познакомилась с Грэмом, но мне так и не довелось узнать его поближе.

Я наблюдала, как он вел в поводу пару красивых коней, поднимаясь на холм по узкой тропинке, скрывающейся средь высокой травы. Когда он приблизился, я увидела его лицо, и оно не понравилось мне с первого взгляда. Грэм был уродлив даже по меркам моего мира, не говоря уж о его собственном, но последующее знакомство привело к тому, что я перестала замечать, каким было его лицо, ибо глаза Грэма светились таким спокойствием и уверенностью в себе, таким внутренним благородством и добротой, что мне и в голову не приходило бояться его. Он поклонился мне, когда подошел, и представился:

— Я Грэм. Я служу Учителю, который ожидает тебя. Ты должна следовать за мной.

Краткость его слов вызвала улыбку. Я протянула ему руку, а затем научила рукопожатию, объяснив, что им приветствуют друзей в моем мире. Ему это понравилось, более того, он расценил мой поступок, как предложение дружбы, и очень серьезно произнес, что для него является честью быть моим другом. Мои же впечатления от окружающего мира были слишком необычными, чтобы осознавать до конца всю реальность происходящего.

Вечер стремительно уходил от нас, уступая место ночной прохладе, и я впервые порадовалась теплому свитеру, от которого пыталась избавиться всего лишь пару часов назад. Сняв с лошадей небольшие седельные сумки, Грэм установил нечто вроде палатки и разжег костер. Где-то по пути он поймал небольшую птицу и с быстротой, которой можно было лишь позавидовать, ощипал ее и запек в горячих углях. Мы с удовольствием поужинали и молчание Грэма ничуть не побеспокоило меня. Я заснула с мыслью, что первый день в новом мире я по-настоящему прожила, а не просуществовала в надежде на его скорое окончание и возможность наконец-то добраться до желанной постели…

Рано утром мы отправились в путь и мне пришлось применить все свое умение, приобретенное в летние каникулы, проведенные на пастбищах, чтобы не упасть. В моем детстве, в компании с такими же сорванцами, как и я, мы карабкались на лошадей и пытались удержаться на них, крепко вцепившись в гриву, а вечно недовольный и пьяный конюх гонял нас хворостиной. И сейчас, пытаясь удержаться в седле, я мысленно благодарила нашего старого и седого конюха за то, что удирая от него верхом на лошадях, я научилась хотя бы не падать с них.

Грэм быстро заметил мою неуверенность и снизил темп. И все же дорога показалась мне бесконечной, несмотря на привалы, которые часто устраивал Грэм. Я хорошо помню вкус хлеба, которым он угощал меня, и сыра, пахнущего молоком и сливками. Мы ели фрукты со вкусом персика и запивали горячим травяным чаем высушенные мясные шарики, набухавшие во рту.

Во время нашего маленького путешествия Грэм почти не говорил, но всегда внимательно слушал мои рассказы о мире, который я оставила. К моему удивлению, он совершенно спокойно воспринял информацию о летающих самолетах и подводных лодках, многоэтажных небоскребах и космических кораблях. Но он искренне расстроился, когда понял, что люди в моем мире воюют уже тысячи лет, и нет никакой надежды, что это когда-нибудь прекратится. Грэм так и остался в моей памяти — расстроенным тем, что далекие звезды согревают