Екатерина Неволина - Один день тьмы Страница 2

Люди проходили мимо, спеша по своим делам, а я так и стояла, следя за ними настороженным голодным взглядом. Можно было бы поискать какого‑нибудь негодяя — маньяка, грабителя, насильника, но я пока не понимала, облегчит это или усложнит работу. Я еще не знала пределов своих возможностей, я привыкла к тому, что я, очень худая и никогда не отличавшаяся физической силой, просто‑напросто не справлюсь со здоровым мужиком. Оставались еще всякие маргинальные элементы, но это оказалось слишком противно…

— Привет, красивая, не мерзнешь?

Кажется, еда сама нашла меня.

Ко мне подошел мужчина, не очень молодой, где‑то между тридцатью и сорока, обычный человек в черной дубленой куртке, джинсах и идиотской круглой шапочке. Лицо красное. «Полнокровный», — почему‑то подумалось мне, и я невольно сглотнула. Слюна оказалась тягучей и словно бы густой.

— Д‑да, оч‑чень мерзну, — от волнения зубы сами собой принялись выбивать дробь.

— Извини, я, кажется, ошибся, — он резко отступил от меня и быстро зашагал прочь.

Я в изнеможении закрыла глаза. Ну надо же быть такой дурой! Зачем я упустила его? Что его спугнуло? Надо лучше держать себя в руках. Стыдно истерить, тем более учитывая собственные грандиозные планы. Стыдно и смешно.

Постаравшись успокоиться, я вновь зашагала по улице. Можно считать шаги. Первый, второй, третий… На тридцатом я увидела ее — девочку лет пяти. Она выбежала из открывшейся двери магазина к закутку между домами.

Я быстро оглянулась по сторонам — никого, и последовала за ней.

Девочка с интересом изучала нагромождение сосулек у водосточной трубы. Получилось и вправду красиво, как во дворце Снежной Королевы.

— Привет! Что ты делаешь здесь так поздно? — спросила я, краем сознания понимая, что, наверное, не стоит разговаривать с… ну, в общем, понятно с кем, но человеческие привычки слишком укоренились во мне. — Где твоя мама?

— В магазине, — беззаботно заявила девочка, показав варежкой в сторону здания, из которого недавно вышла.

На девочке была пятнистая шубка, ярко‑красные шапка с помпоном, сапоги и варежки. Я разглядывала ее со смешанным чувством, еще не до конца понимая, что собираюсь делать.

Девочка подняла на меня доверчивые голубые глазенки и вдруг неожиданно спросила:

— А ты кто?

— Никто, — ответила я, начиная злиться. Терпеть не могу дурацкие вопросы, на которые все равно нет ответов.

Что‑то со мной было не так, потому что девочка, как и тот мужчина, что окликал меня недавно, вдруг испугалась. Она тоненько вскрикнула и попыталась убежать. Но тут с весовыми категориями все было в порядке. Я схватила ее, развернула к себе и заглянула в блестящие слезами глаза.

— Ты будешь слушаться меня! Ты будешь молчать, поняла? Что бы ни случилось. Это только сон. Ты спишь, — говорила я каким‑то чужим хриплым голосом. Горло уже раздирало от боли. Хотя бы немного влаги, мне нужно совсем чуть‑чуть… Никто и не заметит…

Девочка сонно кивнула, и глаза ее и вправду стали слипаться. Вот на разрумянившиеся на морозце щеки опустились длинные ресницы, на которых серебряными капельками застыли недавние слезы.

Путаясь в шарфе, я дрожащими от нетерпения руками расстегнула верхние пуговички пятнистой шубы.

От детской кожи пахло очень приятно. Молоком и домом. Домом, в который теперь мне не было возврата. Прислушиваясь к этим ощущениям, я замешкалась. Нет, невозможно. Я не смогу сделать этого, никогда не смогу!

Полная отчаянья, я оттолкнула от себя девочку, и она, упав в снег и очнувшись, заплакала и, топая, как молодой слоненок, побежала прочь, громко зовя: «Мама! Мама!»

Я опустилась на колени, зажала уши руками и согнулась пополам, разрываемая тяжелой жгучей болью. Плохо! Как же мне плохо!

Когда приступ боли прошел, первым, что я увидела перед собой, были высокие рокерские ботинки. Поднимать голову ужасно не хотелось. Я и так знала, кто стоит надо мной.

— Ты превосходно справляешься сама, — произнес знакомый голос, не раз преследовавший меня в ночных кошмарах. — Я получил большое удовольствие, наблюдая за тобой. Помнишь Достоевского? Собираешься совершить злодейский поступок, а на натуру‑то не рассчитала. Продолжай в том же духе — и распугаешь всю пищу в округе. Я не знал, что именно это ты называешь охотой.

Стыд обжег меня с головы до ног. Не глядя на Ловчего, я вскочила и бросилась прочь.

Я нагнала девочку почти у входа в магазин, подхватила на руки и понесла прочь. Она успела только жалобно пискнуть — не громче мышонка. Мои зубы стучали. Мне уже не столько хотелось есть, сколько доказать себе и ему, наверняка наблюдающему за мной, что я способна на поступки. Никто не дождется от меня, чтобы я, как дрессированный медведь, плясала под чужую дудку, боялась сама себя и питалась крысами, отловленными в грязном подвале. Я собиралась стать королевой, а тут уж не до миндальничания. Завернув за угол, я отступила в тень деревьев и развернула девчонку к себе. Она уже не плакала и только смотрела на меня огромными остановившимися глазами. В них застыл такой глубокий и непроходимый страх, что я невольно поежилась.

Ночь усмехнулась мне в лицо.

В детстве мы иногда играли в странную игру: слаб́о́ или не слабо́. От каждого требовалось либо признаться в собственной слабости и быть жестоко осмеянным товарищами, либо совершить нечто безумное: например, подойти к прохожему и прокукарекать ему в лицо, спрыгнуть с высокой ветки дерева или раскачаться на качелях так, что они едва не переворачивались вокруг своей оси. Я справлялась со всеми заданиями, кроме одного, — я отказалась подложить кнопку на стул нашей учительнице. «Ах тебе слабо́!» — засмеялись тогда надо мной. «Мне не слабо́ сказать вам „нет!“», — ответила я тогда и, надо сказать, до сих пор гордилась этим ответом. Но сейчас… сейчас все было по‑другому.

— Мне не слабо́, — сказала я вслух и склонилась к детской шее.

Прокусить кожу легко. Она тонкая, словно бумага. От тебя не требуется никаких усилий, тело умеет все лучше тебя, действуя словно и не совсем по твоей воле. Кровь оказалась очень горячей и густой. А еще вкусной. Вкуснее, чем любое изысканное лакомство, которое мне доводилось попробовать. Она дарила тепло, уверенность и силу, наполняя каждую клеточку моего тела. Я чувствовала эйфорию. Глоток, еще глоток… Так жаль отрываться, но я, хотя с трудом, заставила себя сделать это. Глаза у девочки закатились, а тело безвольно повисло в моих руках. Я прислушалась. Сердце еще билось. Но тихо‑тихо и с перерывами: «Тук‑тук, тук‑тук, тук…»