Школа Делавеля. Чужая судьба - Ольга Вадимовна Гусейнова Страница 2

– Пап, я дома! – крикнула, входя в дом и складывая шлем и меч на лавку в прихожей.

– Ну что за манера, вечно орете как оглашенные. Что мать, что вы с Сеттой… – ворчал отец, выходя из кухни и вытирая передником руки.

Я повела носом, вдыхая вкусный запах корицы и выпечки.

– Папулечка, ты уже все приготовил? – спросила, заискивающе и виновато глядя на него.

– Дак тебя разве вовремя дождешься? Все в своих мечтах витаешь или в отряде пропадаешь… – улыбаясь, посетовал отец.

Я с любовью посмотрела на него. Только он мне все прощает, жалеет и понимает – еще бы, ведь я его точная копия. Такие же золотые волосы, только у меня короткие, чтобы шлем удобно было носить, и голова не потела. Такое же овальной формы лицо с прямым носом, светлой кожей и едва заметными веснушками; округлым подбородком, выдающим мою природную мягкость, безвольность характера, как говорит мама; чуть великоватым ртом с чувственными пухлыми губами; яркими желто-зелеными глазами. Ну совершенно не по-женски я смазливая, считают все мои знакомые. А мужчины… Те считают, что нехорошо женщине соперничать красотой с мужчиной. Ненормально это. Понятное дело, когда мужик красивый, но женщина-то должна быть сильной, ловкой, чтоб семью защищать, пропитание добывать. А тут я – половина какая-то.

– Ну иди, доча, иди, руки мой и за стол. Сейчас соберу все вкусненькое.

Снисходительно похлопала отца по спине: только он меня и любит, заботится. И пошла умываться, а то пыль с плаца еще скрипит на зубах.

Приведя себя в порядок, села обедать.

– Лютик, послушай, я тут узнал… – судя по тону голоса, папа решил поделиться своими тревогами.

– Папа, тысячу раз говорила! Лютерция, а не Лютик! – раздраженно оборвала его я.

– Это для матери своей ты Лютерция, а для меня – Лютик, – отец положил ладонь на мою руку и ласково сжал. – Пока она с нечистью воевала да из своих воинов настоящих женщин делала, я тебя, крохотульку, летать да ходить учил. Как держать ложку показывал да попу подтирал.

Я расплылась в виноватой улыбке. Все же отец у меня феид очень мягкий, душевный и слабый физически. Мама все время говорит, что сначала клюнула на отца из-за его слабости. Ей невольно захотелось его защитить от всех. А уж потом, когда распробовала его запеканочки да яблочные пироги… Дорожку от желудка к сердцу воина провинциальный парнишка легко протоптал. Теперь папа единственный, кто может воздействовать на мать своей мягкой нежной любовью. Для остальных она – бригадный генерал. Даже для нас со старшей сестрой. Хотя Сетта вся в мать, такая же мощная, высокая и непробиваемая. И до генерала ей лет двадцать – максимум! – служить осталось, если не меньше. Именем моей сестренки уже и так южные эльфы детей пугают. А сейчас она из полугодичного отпуска по беременности и родам – засидевшаяся, домашним бытом, мужем да малыми детьми до белого каления замученная – выйдет на службу, и, я уверена, полетят клочки по закоулочкам в Темных землях. И эльфы проклянут тот день, когда родились на свет, а Сетта Пчелка вспомнила об их существовании.

– Так вот, я сегодня был в гостях у Жучары, ну ты знаешь, это сват Миролиста…

– Папа, давай ближе к делу, что за привычка в обход Заповедного леса к главному подходить?! – буркнула я.

– Да что ж ты меня с мысли-то все время сбиваешь?! – раздраженно воскликнул отец.

– Ну ладно, ладно, ну прости, папуль, – скорчила я виноватую рожицу. С папой это всегда срабатывает.

Бросив на меня укоризненный взгляд желто-зеленых глаз, папа махнул рукой и продолжил, чуть подавшись ко мне через стол:

– Так вот, к Жучаре из Грибного прилетал двоюродный брат Мякун погостить. А ты знаешь, кто он?

Я качнула головой, но неожиданно ощутила странный укол в сердце – предупреждение.

Отец почему-то шепотом продолжил:

– Мякуна мало кто любит в Грибном. Большей частью боятся. Он – видящий!

Я невольно кивнула и, понизив голос, согласилась:

– Понятное дело. Кому ж понравится, что твоя судьба для кого-то как на ладони.

Отец виновато потупил глаза, сел на стуле ровнее, словно решая – стоит ли продолжать разговор, а я, не выдержав, поторопила:

– Ну? Что ты там натворил? Признавайся! – И не знаю почему, но стало страшно. Хотя по моему виду этого, наверное, не скажешь.

Папа помялся, посмотрел на меня глазами голодного пса и заговорил, оправдываясь:

– Я ж понимаю, каково тебе… такой. Ты ведь моя кровиночка… А давеча так рыдала о своей горькой судьбинушке…

– Рыдала? Когда это? – вскинулась я, уже догадываясь об ответе.

– Когда нектара в трактире на Лесной перебрала! – укоризненно ответил отец.

– Ну перебрала, чего по пьяни не ляпнешь, – стушевалась я.

Вообще-то, я не пью, но неделю назад случился очередной неприятный момент в моей жизни. В кои веки один видный красивый мужчинка дал понять, что я ему нравлюсь. Решилась я пригласить его на свидание. И каково же было мое удивление, когда получила великодушное согласие! Пусть сам мужчинка не в моем вкусе был, но на безрыбье и рак рыба. А так, думала, попробую, хоть раз на свиданку слетаю. Слетала! Весь вечер прождала на берегу озера, мысленно разыгрывая нашу встречу и планируя остроумный разговор, а потом, наутро, надо мной весь отряд хохотал. Оказалось – это розыгрыш был. Вот с горя и напилась вечером. Мало того, что с трудом до дома долетела, еще и от матери получила за неподобающее поведение, позорящее славную гордую фамилию Пчелка. Впрочем, мама уже давно на мне крест поставила и словно забыла о моем существовании. Для нее солдаты ее бригады гораздо ближе и роднее, чем собственная дочь.

Пока я предавалась печальным воспоминаниям, отец продолжал:

– Все я понимаю, доча! Думаешь, не вижу твоих страданий. Да все мужики – дураки, раз не могут разглядеть в моей девочке сильный дух и добрую душу. И готовишь ты не хуже меня…

– Пап, ты сейчас идеального мужчину описываешь или меня обидеть хочешь? У нас в отряде ни одна готовить не умеет, только я. А все ты виноват! Меня теперь кулинаркой дразнят, а я даже в морду дать не могу, тут же наряд от Шмель получу. И выговор. Мать совсем озвереет… – расстроилась я.

Отец пересел ко мне поближе, ласково отвел с моего лица пряди волос, как в детстве убрав их за уши, заглянул в глаза и печально произнес:

– Ты плачешь в подушку, но я-то все слышу. Это Клевер спит как убитая, намотавшись за день.

Я отстранилась от него и