Сестры Ингерд - Полина Ром Страница 2

-- Знакомьтесь, девочки, это Родион Олегович!

Я чувствовала себя неловко. Нам принесли мороженое. Анжелка ела и болтала с мужчиной, а мне почему-то было стыдно на него смотреть. Глаз я не поднимала, и, наверное, поэтому ему показалось, что я рассматриваю его заколку для галстука.

-- Нравится, Оля? – его какой-то жирный и самодовольный голос прозвучал у меня прямо над ухом.

Я неопределенно пожала плечами, мама неприятно захихикала, а этот… зачем-то пояснил:

-- Это золото и природные сапфиры, Оленька.

Как выяснилось впоследствии, родной папенька сестры сумел построить небольшой бизнес в Китае, наладить контакты и решил вернуться в Россию, оставив там партнера.

-- Такой ход, Марианночка, даст нам возможность раза в три увеличить обороты. Соответственно, и доходы будут значительно выше. А пока, дорогая, позволь пригласить тебя и девочек в мой загородный дом.

Загородный дом Родиона Олеговича располагался в Березовке. Это такой местный аналог московской Рублевки. Два этажа, огромные блестящие окна, зона барбекю, банька для гостей и даже качели. В доме нас встретила говорливая сорокалетняя женщина – горничная тетя Тоня.

-- Ну что, Анжелочка, пойдем смотреть сюрприз?

Олег Родионович подхватил маму под локоть и кивнул Анжелке головой в сторону широкой вьющейся лестницы. Не очень понимая, что делать, я отправилась вслед за ними. Сюрприз и правда был хорош – огромная, с двумя окнами комната, оформленная для маленькой принцессы. Больше всего меня и притихшую Анжелку поразил настоящий фонтан, стоящий в центре помещения. Из верхней части фонтана били три струйки воды, а в нижней, среди водорослей плескались четыре огромные красные рыбы, не меньше моей ладони!

В общем-то, этот визит и был началом конца. Домой мы вернулись только под вечер и, отправив нас спать, родители о чем-то долго разговаривали на кухне. Мама визгливо, чужим и незнакомым голосом попрекала отца, не давая ему вставить слово. На утро нам объявили, что родители разводятся.

Развод прошел без особых скандалов. Спорили только из-за меня. До сих пор не понимаю, почему мама не оставила меня с отцом. Возможно, побоялась осуждения знакомых? Двухкомнатную, как совместно нажитое имущество, выставили на продажу. Похудевший и какой-то изможденный папа уговаривал меня:

-- Потерпи немного, малышка. К твоим двенадцати я обязательно куплю двушку. И тогда уже в суде, если ты скажешь, что хочешь жить со мной, то со мной ты и останешься.

Еще пару лет жизнь была вполне терпима, пусть даже моя комната была самой обычной, без балдахинов и фонтанов. Утром водитель отвозил нас в город, в школу, а потом, после уроков, за Анжелкой приезжала мама на ярко-красной новенькой машине. Сестрицу везли на уроки бальных танцев и этикета. Родион Олегович очень на этом настаивал:

-- Пойми, Марианночка, нашей дочери предстоит общаться с самыми богатыми и известными людьми в городе. Ее манеры должны быть безукоризненны.

Чтобы я не путалась под ногами и не мешала маме в это время посещать салоны красоты, меня записали в художественную школу. Там мне совершенно неожиданно очень понравилось. Во-первых, никто не сравнивал меня с Анжелочкой, во-вторых, там был отличный буфет, где можно было спокойно поесть, а Родион Олегович не поднимал страдальчески брови домиком и не делал мне замечаний. Одно это в моих глазах делало художку весьма привлекательным местом.

Кроме того, во вторых, там была еще и Нина Геннадьевна. Пожилая, очень мягкая женщина, которая преподавала историю искусств. Я всегда любила задержаться после урока и немножко поболтать с ней. Ее знания мне казались бесконечными. Я слушала небольшие лекции о разных стилях живописи и как появилась "перспектива" в картинах, об угольных карандашах и драгоценной синей краске из лазури.

Там я с удовольствием училась рисовать карандашом и акварелью, лепить из глины, смешивать и подбирать цвета, стараться отобразить на бумаге фактуру предмета, свет и тени. Это был целый замечательный мир, из которого мне не хотелось возвращаться в дом отчима. Но самым здоровским было то, что в субботу из школы меня забирал папа. Конечно, если у него у в этот день не было ночного дежурства. Вот с ним я могла разговаривать обо всем: о том, что Анжелка опять щипалась в школе и о том, что я ненавижу математику, о гжельской росписи и собаке, которую мы обязательно заведем, о том, что в отпуск можно будет съездить в Москву и сходить уже наконец-то в Третьяковскую галерею.

Мне исполнилось двенадцать и папа, улыбаясь, сообщил:

-- Я отнес документы в суд, солнышко. С тобой будут разговаривать женщины из опеки. Если ты будешь настойчива, то скоро я заберу тебя насовсем.

Это был один из самых ярких и светлых моментов в моем детстве. Я была счастлива и предвкушала, как буду обустраиваться в новом доме: папа пообещал, что скоро переедем в двушку. Более запоминающимся был только четверг следующей недели, когда мама приехала в школу не за Анжелкой, а за мной и сообщила:

-- К сожалению, Оля, твой отец погиб.

До сих пор последующие дни сливаются у меня в памяти в какую-то тусклую мешанину из незнакомых лиц и чужих людей. На кладбище меня не пустили. Еще долгие годы после я все жила с надеждой, что это какая-то ошибка. Если бы не художественная школа, мне кажется, я сошла бы с ума…

Глава 2

Нельзя сказать, что Родион Олегович сильно обижал меня. Скорее, он любил подчеркивать, что я не ровня его единственной дочке. Со временем это приняло несколько нелепые формы. Анжела посещала бальные танцы и уроки этикета, к ней ходили репетиторы почти по всем предметам. В то же время мне дополнительные знания были не положены. Мама, и до того баловавшая любимицу, а сейчас научившаяся получать кайф от массажных салонов и брендовых шмоток, с отчимом никогда не спорила.

В доме часто бывали гости, и первое время нас вдвоем выводили наряженных, как кукол. После смерти папы, мотивируя это тем, что «…у девочки траур и сейчас ей неприятно чужое внимание…», Анжелку перед приемом готовили одну. В двенадцать лет парикмахер и визажист стали приходить не только к