Вероника Мелан - Мистерия Страница 2

Они сказали: она убила его, но проблема заключалась в том, что она этого не делала. Не делала ничего из того, в чем ее обвиняли. Тайра никогда не решилась бы на подобное, и уж точно не являлась той, кто приблизил время отправления Раджа Кахума — своего хозяина — на тот свет.

Это все невезение….

«Невезения нет, — покачал бы почти лысой головой Ким, — его не существует. Это лишь последствия твоего выбора, Тайра, или же испытание…»

Но ей не везло.

С самого начала.

В возрасте пяти лет ее, как и других девочек, достигших той же возрастной отметки, забрали от родителей. Вывели из дверей родного дома — босую, плачущую и одетую в длинный белых балахон, о который запинались пятки, — и повели по засыпанным песком улицам Руура. Единственное, что она запомнила из того момента — чью-то жесткую горячую ладонь и собственный страх. А еще то, как от паники сдавило горло, и она принялась кашлять и задыхаться — ее маленькие, не успевшие вырасти ноги, бежали слишком быстро — не успевали за длинными ногами взрослых.

Потом был пансион Ахи, долгие его годы: обучение музыке, письму, счету и грамоте. Немного географии, немного астрономии, прикладные науки — женщин многому не учили.

— Вы инструмент, без мнения и права решать. Вы — женщины. Инструмент для мужчины, его способ получить наследника, его принадлежность, игрушки, если хотите…

«Почему? — Мысленно возмущалась Тайра. — Почему мы не имеем права на мнение? За что?»

Она высказала этот вопрос вслух лишь однажды, после чего впервые услышала обращенное в свою сторону слово «заткнись, колдунья» и всю ночь стояла в углу — коленями на соли. Тогда она еще не знала, что всему виной были ее желто-зеленые глаза — слишком светлые для Руура — не черные, как у всех «нормальных» людей и даже не коричневые, кофейные или, на худой конец, светло-карие. Нет, желто-зеленые. Иногда делавшиеся полностью желтыми, иногда сползающими в зеленый, без примеси теплого, оттенок.

Позже она часто думала об их странном цвете, а так же об отце и матери. Тайра не так много помнила о них, но могла поклясться в одном — очи обоих родителей были черными.

Тогда, может, бабушка? Прабабушка?…

После семи лет Ахи, когда ученицы достигли возраста двенадцати лет, наступило время первого распределения. В огромном, пустом и неуютном зале всех выстроили в ряд и приказали тянуть граненые камни. Из большой урны ее рука вытянула серый, невзрачный и почти плоский, с гладкими краями, речной булыжник — Тайра обрадовалась. Ведь камень редкий — значит, и профессия хорошая?

Ее определили в служанки.

Невезение?

Испытание?

И до следующей критической отметки — еще одного распределения по достижению восемнадцатилетия — годы потянулись медленно и монотонно. Мойка и чистка грязной посуды, стирка чужих белых одежд в большом котле, мозоли на ладонях от кута — огромной палки для помешивания горячей ткани, — воспоминания о бесконечной смене в собственных пальцах тряпки, метлы, кусков овечьей шерсти, горчичного порошка для перил, жира для деревянного пола. Плохое питание, унылое однообразие и бесконечный, застывший в глубине и никогда не высказанный, вопрос «зачем?»

Зачем унижают женщин?

Почему так несправедливо работает система распределения?

Кто ее придумал? Неужели старейшинам выгодно такое положение? Кто на этом наживается? Зачем? Зачем-зачем-зачем? Ведь в мире есть гораздо больше, чем тряпки, грязные полы и кипяченая одежда…

Ей повезло лишь однажды. Когда в возрасте пятнадцати лет Тайра решила подыскать еще одну работу и после долгих часов брожения по жарким улицам каменного, выцветшего от жары, Руура, у окна белого приземистого дома, она увидела глиняную табличку с символами:

«Я слепой и старый. Требуется помощница, нянька и уборщица»

И она решилась. Не потому что хотела горбатиться четыре лишних часа и нюхать пропахшую мочой одежду, но потому что в этом доме никто и никогда не произнес бы в ее сторону слова «колдунья».

Без каких-либо радостных ожиданий, по макушку закутанная в тулу, Тайра поднялась на крыльцо и постучала в дверь.

— Кто там? — Раздалось почти сразу же. Слишком бодрый для такого немощного на вид старика, как она потом удивлялась, голос.

— Вам еще нужна помощница? Я могу ей быть.

Дверь отворилась; из образовавшейся щели запахло сушеными травами.

— Я умею стирать, убирать, готовить, обучена счету и грамоте, могу ходить на рынок за продуктами, делать все…

— Я давно тебя жду, заходи. — Ответили ей тихо, но доброжелательно. Непривычно ласково.

— Меня? — Тайра недоверчиво огляделась вокруг — нет, ждали не ее, должно быть, произошла ошибка.

— Тебя.

Дверь приоткрылась шире, и она впервые взглянула в незрячие глаза самого зрячего, несмотря на слепоту, в этом городе человека.

Так она встретила Кима.

Темно, тихо, прохладно. Вечерние часы она воспринимала небесным благом: медленно и верно переставала гореть обожженная кожа.

Вернувшись в клетку, Тайра первым делом забилась в угол, спряталась, сделалась неслышной, закрыла глаза и мысленно вызвала в воображении силуэты охранников, что прохаживались по коридору. У одного тело эмоций горело бордово-красным — злостью. На себя, жену, сына? Она не стала разбираться в причинах, но потихоньку вплела в красный свой собственный жгут — золотой — жгут безусловной любви. Уняла агрессию, утихомирила бурлящий гнев, вывела из эмоционального фона темно-зеленый всполох разочарования и темно-синий — сомнения. Успокоила, выровняла чужие чувства. Второму сделала мысленный надрез в районе головы — исчезли, выползли наружу и растворились черные всполохи рожденного логикой страха. Страх, самое худшее, что толкает человека к неправильному выбору — так говорил Ким.

Если не поработать с охранниками, они изобьют ее или кого-то другого удовольствия ради. Нельзя допустить такого, силы уже на исходе — легче предотвратить беду, чем расхлебывать ее последствия.

После проведенных манипуляций — кажется, она успела вовремя — шорох мужских шагов стал легче, а голоса веселее. Минуту спустя охранники остановились у ее решетки — в жестяную тарелку упали монетки.

— Смотри, сутра зеленоглазая, тебе сегодня целых две! Чужие, поди, закатились, а мы проглядели?

Две. Ей было наплевать — свои, чужие — хоть ни одной. Лишь бы прошли мимо, лишь бы не выволокли наружу и не принялись бить.

— Хоть бы попела или потанцевала. Глядишь, больше бы накидали.

Плотный и невысокий Махед рассмеялся и погладил висящий на поясе кинжал, а после замер, о чем-то задумался — Тайра моментально напряглась, вызвала его образ в мыслях и проверила эмоции. Нет, все в порядке — злость вышла наружу, обычная рассеянность.