Синдром самозванки, или Единственная для Палача (СИ) - Рокко Джулия Страница 20

За минувший месяц в Андалор окончательно пришло лето. Жаркое и солнечное. Поэтому зарядивший с утра вялый монотонный дождик хотя и был очень кстати, но существенно вопрос с порядком утомившем всех зноем не решал. Из-за поднимающегося от земли влажного пара я чувствовала себя посетителем бани.

Волосы распушились и завились мелким бесом. Одежда намокла и противно липла к обильно потеющему телу. Я устала и пришла в крайнее раздражение, но отчего-то с упорством мула продолжала переть сквозь заросли запущенной части сада.

Вообще, факт запустения как-то не вязался с царящим в остальной части поместья строгим, никогда и ничем не нарушаемым порядком. Возникало справедливое подозрение, что в случае с удаленной частью сада, сделано это было намеренно. Наверное, именно это бросающееся в глаза несоответствие и побуждало меня упорно продолжать свою «прогулку».

Сначала, спеша на этаж, где располагались комнаты дядюшки Цвейга, я даже и не помышляла высовывать сегодня свой нос на улицу, особенно учитывая противную морось. Но ближе к вечеру, наконец-то отбив бедного старика от не вызывающих доверия эскулапов, вдруг поймала себя на непонятном беспокойстве. Словно что-то невидимое и настырное толкало меня в спину, побуждая куда-то поспешить. Я даже не сразу осознала, в чем именно дело. Пока, не пройдя в сто первый раз мимо окна в своей спальне, не зацепилась взглядом за тропинку, по которой однажды промчалась та загадочная черная карета. Промчалась и словно растворилась в неизвестности.

Конечно, с того времени любые следы, говорящие о том, что данное передвижное средство было реально, а не привиделось, полностью исчезли. И все же, я вдруг буквально подпрыгнула на месте от острой необходимости наконец-то разрешить для себя эту загадку и понять, куда так стремительно несли черную-черную карету, запряженные в неё черные-черные кони.

Так я оказалась в этих проклятых зарослях, которые всё не кончались и не кончались. Впору было забеспокоиться и повернуть назад, так как я уже минут тридцать стала сомневаться, что смогу быстро отыскать дорогу назад. Уж точно не с моим топографическим кретинизмом.

Вот только сдаваться, так и не обшарив все дальние рубежи поместья, я теперь точно не собиралась. Раз уж ни превратности погоды, ни многочисленные царапины, ни даже дырка на единственных более-менее сносных штанах не заставили меня повернуть назад, то и риск проплутать в зарослях до ночи вряд ли что-то изменит.

Вообще, по жизни я была человеком малость ленивым и питающим большую тягу к размеренности и комфорту. Большинство вопросов легко решала благодаря чувству юмора и врожденной дипломатичности, как говорится, без лишних телодвижений и надрыва. Но иногда, под воздействием неблагоприятных обстоятельств, я могла превратиться в настоящий таран, впадая в состояние крайнего непримиримого упрямства. Тогда никто не мог со мной совладать, и, уж тем более, теперь меня не остановят омытые дождем заросли.

В конце концов миновав самую дремучую часть сада, я вдруг вышла на расчищенное пространство. Под ногами, благоухая одуряющим ароматом летнего луга, медленно увядала свежескошенная трава. Огибая массив из одичавших слив, вилась узкая грунтовая дорожка. Там, где перемешанная с песком земля, видимо, была наиболее мягкой, даже просматривалась оставленная большим каретным колесом колея.

— Бинго! — проворчала я себе под нос и поспешила выйти на дорогу.

В сапогах противно хлюпало, но хотя бы перестало лить с неба.

Некогда красивый, построенный в романском стиле дом, возник передо мной как-то внезапно. Несмотря на присущий данному архитектурному направлению совершенно особый утонченный романтизм, выглядел он крайне запущенно и неприветливо. В украшенных витражами окнах местами не хватало стекол. Тяжеловесная двустворчатая дверь со следами искусной резьбы едва держалась на массивных проржавевших петлях. Крыши над двумя декоративными башенками по углам здания пестрели дырами и прогнившими кровельными балками. Штукатурка некогда приятного кремового цвета вся покрылась трещинами, плесенью и мхом. Чуть поодаль справа виднелись хозяйственный постройки, как ни странно пребывающие в гораздо более ухоженном состоянии, чем сам дом. Немного в стороне, слева, под кронами молодых дубов стояла криво сколоченная скамейка.

Сама не знаю, отчего я вдруг пригнулась и, стараясь как можно меньше шуметь, нырнула за куст шиповника. Так и сидела, затаившись, ожидая неизвестно чего. Впрочем, не прошло и десяти минут, как моя импровизированная засада принесла первые плоды.

Раздался скрип перетруженного металла, и на поросшее сорняками щербатое крыльцо вышел мальчик. Тот самый, из моего растревожившего душу сна. Он словно в нерешительности замер в дверном проеме, переминаясь с ноги на ногу. В руках его, бережно прижатый к груди, виднелся замызганный одноухий заяц, чья многострадальная правая лапа вот-вот должна была отвалиться, так как держалась на честном слове и остатках гнилых ниток.

Словно радуясь появлению малыша, сквозь облачные прорехи наполовину прояснившегося неба на крыльцо упал сноп солнечного света, отчего поразительно светлые волосы ребенка так и вспыхнули серебром. Почти как новогодняя ёлочная канитель.

Я даже затаила дыхание, до того это было удивительно и красиво.

Вдруг ребенка словно толкнули в спину и, не удержавшись на ногах, он кубарем полетел по ступеням, только чудом не свернув себе шею.

На чистых инстинктах я было кинулась к мальчику, но он проворно вскочил на ноги, вытирая рукавом капающую из носа кровь. Больше всего пугало то, что ребенок не плакал.

На крыльцо с видом владычицы морской вышла тощая морщинистая баба, второй персонаж всё того же сна. Нечего было и гадать — эта гадина и толкнула бедного ребёнка. Она самодовольно скалилась, с нескрываемым удовольствием наблюдая, как пятилетний мальчик беспомощно пытается остановить кровотечение.

Тогда это и случилось в первый раз. Мой темный потенциал, пробужденный такой лютой, такой яростной животной ненавистью, что стало трудно дышать, вдруг встрепенулся и расправил крылья. Я даже увидела их каким-то странным боковым зрением. Черные и могучие, все в ореоле огненных искр. На ум пришло сравнение с этаким ангелом мщения, но в голове тут же прогудело. Нет, не ангел, а феникс — черный феникс. Карающий своих врагов, даже если огонь мщения сжигает и его самого.

И, кажется, феникс избрал свою первую жертву.

Покинув укрытие, я решительным шагом направилась к дому. Уже принявшаяся увлеченно и с азартом травить травмированного ребенка баба настолько увлеклась, что не заметила моего присутствия, пока я с ней не заговорила.

— Ты сгоришь изнутри! Ты будешь гореть столько дней и ночей, сколько оскорблений, унижений, тычков, ударов и издевательств сказала или совершила в адрес этого мальчика! Ты будешь гореть и молить его о прощении, и только слова искреннего раскаяния будут приближать желанный конец агонии!

Мой голос звучал низко и гулко, словно я говорила, прижав к губам металлическую трубу. А в конце жуткой речи, от которой все волоски на теле встали дыбом, я почувствовала, как от солнечного сплетения поднимается такой нестерпимый жар, словно сама лава желает вырваться наружу. Очень быстро это ощущение стало таким острым, что рефлекс буквально заставил меня открыть рот и выдохнуть прямо в лицо онемевшей от потрясения негодяйке.

— Да ты сумасшедшая! — было возмутилась она и тут же осеклась, вдруг схватившись за живот.

Женщина в ужасе вытаращила на меня глаза и, жалобно скуля, убежала куда-то в дом.

В то же мгновение, как вместе с выдохом меня покинул жар, я вновь почувствовала себя собой. Обернувшись к замеревшему в настороженной неподвижности мальчику, я присела перед ним на корточки и постаралась как можно более тепло и открыто ему улыбнуться.

Секрет маленького плачущего приведения был раскрыт. Теперь я точно знала, чей плач ночь за ночью продолжал взывать ко мне о помощи.

— Привет. Ты знаешь, один чудесный мальчик очень сильно и упорно звал меня…