Узник вечной свободы - Ольга Вешнева Страница 20

   – Сгинь с глаз моих долой, - фыркнула Людмила.

   Фома мгновенно развернулся и увел стаю в лес.

   Людмила уронила растрепанную голову на мое плечо, вздрагивая в бесслезных всхлипываниях.

   – Дуреха я стала бестолковая, – запричитала она. - Гибель свою приближаю. Разума ты меня, барин, лишил. Одурманил учеными хматериями. Век бы их не знать, хматериев твоих.

   — Не горюй, красавица, – я обнял Людмилу, пригладил ее волосы. - Φома хочет вернуть твою любовь. Посему и наводит на тебя страх. Не сделает он нам ничего плохого. Вот погоди. Все уладится. Знавал я одного поручика. Он, когда его невеста сбежала со штабс-oфицером в уездный городишко Матеевск, весь город тoт грозился спалить. Так что же, бесценная моя дикарка, стоит тот городок. По сей день стоит целехонек.

   Запах Людмилы становился горче. Я понюхал ее плечо и шею. Она боязливо насторожилась и выскочила из моих объятий.

   – Пошли на реку, Тихон, – позвала она.

ΓЛАВΑ 6. Речное чудовище

Мы шли по звериной тропе к водопою. Людмила учила меня различать звуки и запахи, читать следы. Особенный интерес у меня вызвали четкие отпечатки широких и плоских ступней. Семейство леших: мужчина, женщина и трое детей переcеклo тропу прошедшим днем.

   Пока я зарывался носом в глину, Людмила стояла рядом, не подгоняя и не отвлекая меня.

   К середине ночи в лесу воцарилась странная тишина. Умолкли кузнечики и птицы, оборвалась перекличка лесовичков. Блеклые мотыльки и черные мошки бесшумно лавировали между натянутыми повсюду паучьими сетями. В этой приятной, меланхолической тишине раздался хриплый гортанный крик. За ним – ещё один,тембром пониже,и еще,и еще... Затрещало надломленное дерево, взлетела стая розовых соек.

   Тревожные звуки доносились будто бы издалека, но я не поверил иллюзии древесного эха. Мне захотелось посмотреть, что происходит. Пригнув голову, я устремился в бересклетовую гущу.

   – Будет с тебя, - Людмила вытащила меня из кустов и вернула на тропу. – Дай удальцам поесть спокойно. В другой раз лешаков погрызешь. Не по зубам они покамест тебе.

   Мои внутренности дрогнули. Я сохранил неподвижнoсть лица и покорно кивнул.

***

Стаю мы встретили на свободном от дерėвьев и кустов берегу реки. До ее появления из леса Людмила не подходила к воде сама и не выпускала меня на отмель. Недолго я думал, что кровь заменяет вампирам пищу и питье. Едва ноздри поймали влажную прохладу речного тумана, я понял, как сильно хочу пить.

   Искупаться меня не тянуло. Плавал я немногим лучше топора. Последний опыт плескания в речке Утятинке случился в пору мальчишеской неразумности. Тогда крестьянские сорванцы обманом вовлекли меня в опасное приключение.

   Во главе стаи шествовал Ахтымбан. От него струился запах крови: лешачьей и его собственной. Кровь застыла на коже и хлопьях одежды или продолжала вытекать из глубоких ран на груди и правой ноге. Ахтымбан не прихрамывал, ңо двигался без обычной резкости и стремительности.

   Φома шел слева от него, отставая на несколько шагов. В бою он потерял платок и рукав тулупа.

   Грицко, Яна и Моня тесной кучкой тащились позади.

   Людмила поручила мне встречать вернувшихся с охоты вампиров. Я приветственно сделал шаг вперед, усиленно принюхиваясь, прислушиваясь и всматриваясь в их силуэты.

   Ахтымбан и Фома наелись до отвала. Они были относительно спокойны, дышали размеренно и неглубоко – вбирать большие порции воздуха им не позволяли переполненные желудки. Несмотря на полученные ранения, Αхтымбан чувствовал себя лучше Фомы. Грицко и Яне досталось меньшее количество пищи. В них не угас охотничий азарт. Они дышали глубоко и часто, как рвущиеся в погоню борзые. Их глаза излучали яркий свет. Моня была голодна, обижена и напугана. Ее глаза не светились. Она смотрела под ноги и держалась поближе к Яне, сторонясь Грицко.

   – Тихон, - Ахтымбан окликнул меня по имени.

   Я удивился, потому что ожидал услышать прозвище.

   – Поди, – суровым тоном повелел ордынец.

   Его губы шевелились едва заметно.

   Стая застыла.

   Я долго изучал культуру Древней Руси для написания романа в стихах “Баллада о богатыре Никифоре Хлеборобове”, поэтому свободно ориентировался в старинной речи. Из-за сильного акцента Ахтымбана вместо “Поди” мне послышалось “Пади”. Я рухнул на колени, превозмогая гордость и представляя, как подвергнутые унижениям и насмешкам русские князья вползали на коленях в шатер наместника Золотой Οрды и возлагали к его ногам привезенную дань: самоцветные камни, пушнину, золото и серебро.

   – Становись на ноги, и подь сюды, - без смеха разъяснил Ахтымбан.

   Я встал, не отряхивая прицепившихся к панталонам травинок, и подошел к нему.

   В “Балладе о богатыре”, я изобразил степных кочевников сутулыми уродцами с черными глазами-щелками, носами-пуговками и глупыми ухмылками, будто прилепленными к немытым темным лицам. По страницам моего произведения полоумные дикари скакали на нескладных жирных и колченогих лошаденках с гиканьем и улюлюканьем.

   Дружелюбно и льстиво я заглянул в некрупные, но отнюдь не похожие на узкие щелки, зеленовато-серые глаза Ахтымбана, надеясь заслужить его снисходительное отношение. Высокорoслый, на редкость безупречно сложенный воин не имел ни малейшего сходства со злодеями из моей книги. Продолговатый овал лица с широким подбородком, прямой нос, умный спокойный взгляд,игра мускулов под гладкой кожей… Изучая Ахтымбана, я проникся сочувствием к далеким пращурам, схлестнувшимся с ним в последней битве. Он представлял собой воплощение ярости и силы. Его чудовище пока мирно дремало, но могло очнуться в любой момент.

    “Должно быть, Ахтыма носил по степи богатырский конь вроде моего Данта”, - подумал я.

   – Навостри нос, Тихон, – вторичное произнесение моего имени взрастило уверенность в положительном итоге общения.

   Ахтымбан разделся до пояса. На шее он носил нанизанные на воловью жилу каменные рожицы своих жестоких богов, искривленные в отвратительных гримасах. Я приблизил нос к двум саблевидным ранам на его груди, покрытых желтоватыми занозами.