Полёт совиного пёрышка - Арина Предгорная Страница 21

Я подавила настойчивое желание заорать и столкнуть наглеца с перин, вместо этого как можно тише и осторожнее выползла из-под неожиданно тяжёлой руки сама, спрыгнула на пол. Криком всех обитателей замка я бы не подняла, этаж почти пуст, комнатка моей горничной в самом конце коридора. Мейде полагалось занимать крохотную каморку рядом с этой спальней, но я почти сразу отселила её в маленькую, но чистую и опрятную комнатку дальше по коридору: вставать ко мне ночью не требовалось, одеваться я могла сама, укладывать длинные косы в сложные причёски Мейда не умела, а с простыми укладками я тоже справлялась самостоятельно. Словом, сложила с девчонки приличную часть обязанностей. Но вопль в ночной тишине она расслышать могла и примчалась бы, а у меня тут постороннее тело и крайне неловкая ситуация. Не положено приличной воспитанной дэйне делить спальню с чужим мужчиной, в особенности дэйне замужней. И неважно, что мужчина – преимущественно маленькая милая совушка.

Час приёма снадобий я, засидевшись допоздна над изготовлением картины, пропустила, и порошки смешивала, торопливо разбавляла водой сквозь подступающие жар и тошноту. Не помнила, как добралась до постели, проваливаясь в беспокойный сон. Сновидения запоминала редко, память лишь слегка зацепилась за какую-то серую муть и смыкающиеся над головой стены, нехватку воздуха. Потом, вероятно, начинающийся приступ прошёл, зелья подействовали, стены отодвинулись, воздух сделался свежим и прохладным. И вот, пожалуйста: бессовестное явление сыча. А ведь я проговаривала этот момент: больше никаких жёрдочек над кроватью!

Я завернулась в халат и посветила себе свечой, пытаясь определить, спал ли Рене или всего лишь притворялся. Он зашевелился, покрывало приоткрыло лицо и, к счастью, ничего кроме. Безмятежное, слишком спокойное, и ровное глубокое дыхание не оставило сомнений. Прогнать?..

Я растерянно оглянулась в почти полной темноте. У стены стоял неширокий диванчик с разбросанными по нему подушечками, большое удобное кресло возле окна и, собственно, всё. Ещё можно пойти в спальню Вергена и переночевать там, но мысль о том, что нужно выходить в тёмный, полный густых теней и шелестящего шёпота коридор, потом пересекать не менее тёмную, толком необжитую спальню мужа, вызывала глубокое отторжение, будила уснувшие страхи. Я переступила ногами на прикроватном коврике, уговаривая себя всё-таки разбудить сладко спящего птица и отправить на диванчик его, но… Сколько ему осталось, час, два? Меньше?

Вздохнула, пообещала себе прямо с утра устроить сычу гневную отповедь, а, дождавшись следующего обращения, ещё и человеку высказать всё, что думаю о нарушении границ и остатков приличий, я прихватила с постели одеяло и устроилась на диванчике сама.

А утром, в сером пасмурном свете, он снова сидел на спинке моего временного ложа и ни капли стыда в круглых жёлтых глазищах я не увидела. Подобие…беспокойства, человеческого такого, там было. Я немного поколебалась, устраивать или не устраивать сычу выволочку, или сделать вид, что всё в порядке, но всё же решила напомнить о нормах поведения ещё раз. Раз уж Рене говорил, что и в птичьем обличье понимал человеческую речь, пусть слушает.

– Это недопустимо, понимаешь?

Я дождалась, пока Мейда принесёт поднос с едой, предусмотрительно уничтожив все следы ночёвки на диване, сменив утреннее платье на рабочие блузку и юбку: сразу после завтрака собиралась вернуться к почти законченной картине. Их уже было три, и в последнем письме Лиз сообщала, что нашла покупателей. Я очень, очень надеялась выручить за последние работы побольше.

Я ожидала, что сыч по сложившейся привычке проигнорирует мои слова, но он неожиданно разразился длинной тирадой на своём-не своём птичьем языке, ещё и крылышками взмахивал. Очень эмоциональная совиная тирада вышла. Жаль, я не смогла ни звука перевести.

– Я спрошу, я непременно спрошу у тебя, когда ты сможешь разговаривать! – пообещала я.

Рене не по-птичьи фыркнул и ухватил из вазочки кусочек сухофрукта. Сердиться на него долго не получалось: глядя на маленькое хорошенькое тельце сыча, я совершенно забывала, что вообще-то это взрослый человек, со своими понятиями чести и гордости, я даже старше себя его не воспринимала! Иной раз он вёл себя как младший брат, озорной мальчишка: дразнил вальяжного Шершня, нарочно пролетая низко, купался в редких солнечных ваннах, смешно и трогательно барахтаясь в пятне солнечного света на каменном полу, прятался в складках одежды, которую я собиралась надеть, забавно замирал под моей ладонью, прижмуривая совиные глаза, когда, забывшись, я гладила мягкие пёрышки.

Учебник среди книг я обнаружила и попробовала начать обучение сразу, не дожидаясь нового превращение Рене, но у нас не заладилось. После ряда провальных попыток сыч дал понять, что надо ждать его-человека. Книгу на всякий случай я прятала среди своих вещей, куда та же Мейда точно не сунулась бы. Собственная спальня обрастала секретами.

Следующее обращение Рене произошло в более привычное, вечернее время, сопровождалось хриплым «ррох», точного значения которого я до сих пор не выяснила, и уже довольно быстрым и уверенным облачением в дедушкину одежду. За несколько дней моё возмущение улеглось, но Рене, отводя взгляд, заговорил о недавнем ночном происшествии сам.

– Ты плохо себя чувствовала после приёма зелий, а я сидел как чучело и ничем не мог помочь. Я думал, ты слышала, как я обратился, позвал тихонько, а ты не ответила, но там, за задёрнутым пологом, ты бормотала что-то, и я подошёл посмотреть. Я ничего неправильного не… – он резко замолчал, нервно провёл рукой по волосам. – Я не знал, как облегчить твоё состояние, у тебя поднялась температура, ты металась, сбрасывала одеяло…

– Не помню, – нахмурилась я.

– Я нашёл в твоём шкафчике с лекарствами пузырёк с голубоватой жидкостью, помнил, что твой муж как-то использовал его... Таким средством обтирают при высокой температуре, жаре.

– И ты..?

– И я. Искать подходящую тряпицу не было времени, я взял носовой платок там, на столике, рядом с подсвечником. Лицо, шею, руки... у твоей сорочки короткие рукава, и… этого оказалось достаточно, чтобы