Ворон и радуга. Книга 1 - Надежда Черпинская Страница 22

– Честь есть… Самому-то не смешно? – продолжал усмехаться надзиратель. – Эрр Летар, мы торгуем людьми: я, ты, они, и те, кто их покупает, тоже с нами заодно… Мы продаём жизни. Мы хуже убийц. Мальчики, девочки, мужчины, женщины… Какая разница кому и зачем? Не делай вид, что ты благороднее меня! Тебе также нет дела до того, что сделают с этой девчонкой, как мне нет дела до того, что будет с этим пацаном. В Бездне мы всё равно встретимся все вместе! И я, и ты, и «твои люди чести». Не хочешь их забирать – не надо, но морали меня не учи!

– Я не хотел сказать, что у тебя нет чести, – примирительно кивнул торговец. – Лишь то, что мальчик мне не нужен. Ну а эта… Да она уже стара и уродлива. Такой только в поле пахать. Нет, эрр Тандар, этих оставляю тебе… Идём! Что тут у тебя ещё есть?

И они просто пошли неторопливо дальше, уже не слушая, что творится за их спиной.

А там двое молодчиков тащили прочь к стоявшему неподалёку обозу двух упирающихся, завывающих тоскливо невольниц. За ними пытался бежать ревущий в голос мальчишка. Но его оттащили надсмотрщики, швырнули обратно к притихшей толпе.

Плети засвистели на разные голоса. Но боль ударов не могла заглушить боль разорвавшегося на части сердца.

– Мамочка, мама! Не бросай меня! Лана, мама! Я хочу к маме! Ма-а-а-а-м-а-а-а-а!

– Рот закрой, щенок! Хватит скулить! – Эливерт получил пинок в живот, и на несколько мгновений потерял способность кричать и плакать, только корчился безмолвно.

– Эй! Убьёшь – из жалования заплатишь! – предостерёг Тандар одного из своих людей, заметив бесчинство.

Главный надсмотрщик уже провожал к обозу недавнего своего гостя.

– Поднимайся, гадёныш! Завоешь – пришибу и денег не пожалею!

Эливерта поставили на ноги. Он смотрел, как покатился прочь обоз. Привязанные к нему рабыни оглядывались ещё долго, пока могли хоть что-то различить издали. Он смотрел им вслед, закусив губу, чтобы не орать в голос, слёзы градом катились по лицу. Но в какой-то момент прорвало – будто душу вынули, и она устремилась вдогонку матери.

– Ма-а-а-м-а-а-а! – закричал Эливерт, снова бросившись вперёд.

Его поймали, сбили с ног, снова запели свою кровавую песнь плети. Он понимал, что сейчас его убьют, но это не пугало. Куда страшнее было остаться одному. Навсегда.

– Пощадите, славные эрры! Пощадите! Он уймётся сейчас, он не будет больше кричать!

Иланга неожиданно выдернула его истерзанное тело из-под ударов, оттащила в сторону.

– Хоть звук услышу… – пригрозил кто-то.

– Нет, нет… Он молчит, молчит! – тётка зажимала рот Эливерта грязной ладонью.

Но он и сам уже не плакал и не кричал.

Никогда больше! Ни один из этих мерзких безжалостных взрослых не увидит его слёз. Он больше не будет плакать никогда. Он будет терпеть, как бы ни было больно. Он будет сильным. И однажды они все заплатят за то, что сделали! Они все!

Кто они? Да он и сам не знал. Сейчас это было не так уж важно… Важно, что надо забыть про слёзы, важно, что надо быть сильным, надо выжить, чтобы потом найти маму, освободить её и увезти отсюда прочь, на Юг, где не бывает рабов, и никого не бьют плетью…

***

Он их, ясно-понятно, не нашёл. Ни Лаису, ни Ланку.

В тот день он видел своих мать и сестру последний раз. Он не забывал о них никогда. Нельзя сказать, что сделал всё возможное и невозможное для их розыска, но всё-таки искать пытался. И не терял надежды, что однажды судьба подарит долгожданную встречу. Но этого так и не случилось…

А тогда, в хмурый непогожий день, на дороге в Левент, глядя вслед уезжавшему обозу, он поклялся, что больше никогда не проронит ни одной слезы. И клятву эту до сих пор сдерживать получалось.

В тот день, когда он навсегда потерял своих родных, Эливерт умер в первый раз.

Он остался совсем один, и что-то угасло в сердце навеки. Лаиса ему солгала. Любовь – это никакое ни счастье. Любовь – это боль. Это невыносимая боль и горе. Потому что нет ничего страшнее, чем любить и потерять. Ничего нет в этом мире ужаснее, чем потерять тех, кого ты любишь!

Маму и сестрицу угнали невесть куда. Что стало с отцом, ведает только Дух-Создатель. Скорее всего, сложил голову ещё в родной деревне. Или же попросту удрал в лес (как сказала тётка)… А это ещё хуже, чем если бы он помер.

Эливерт теперь был совсем один, хоть рядом маячила костлявая мрачная тень Иланги. Он знал, что надо быть сильным. Но быть сильным, когда сердце скулит как раненый пёс, невозможно. И он заставил его умолкнуть.

В тот день под жестокими ударами плети умер светлоликий улыбчивый мальчик с сияющими серебром глазами. В тот день на свет появился кто-то другой: волчонок, зверь, клыкастый, озлобленный, нападающий раньше, чем посмеют обидеть.

Потом он умирал ещё много раз… Но тогда это было впервые. И так страшно было понимать, что внутри пустота, и сердце будто замерло и перестало биться привычно.

Но так было нужно! Нужно, чтобы выжить. Чтобы быть сильным. Чтобы выбраться из капкана. Чтобы найти мать и сестру.

Он не забывал про них! Он знал, что будет сильным ради них. И он был сильным.

Даже когда их с тёткой привезли в «каменоломни» – местечко, где из рабов выбивали всё человеческое, где учили покорности, тупой бездумной покорности скота. Там учили смиряться. Но смиряться он никогда не умел…

Он, к счастью, провёл там не больше дюжины дней. Но шкура Ворона до сих пор помнила эти дни, и узорные росписи на спине от кнута останутся с ним до последнего вздоха.

«Смирись! Делай, что велят!» – шептала как заговор тётка.

Да только не умел он смиряться!

И не мог бить других, как заставляли надсмотрщики. Он готов был сам умереть, но не причинять боли таким же несчастным беднягам, как он сам. Но именно там, в мрачной вонючей темнице, Эл научился слушать свою тётушку, что нашёптывала тихо на ухо новые истины, по которым никогда не жил он, и никогда не жили его родители. Но она настойчиво повторяла, она уговаривала,