Нечаяный сюрприз для графа (СИ) - Ветреная Инга Страница 23

В аудитории стоял тихий гул, студенты приглушенно переговаривались между собой, но никто пока не решался высказаться вслух. Я как раз закончила записывать и подняла глаза, Торин смотрел прямо на меня, и, кажется, в его глазах я разглядела вызов.

- Неужели шантаж? – не удержалась я, а потом запоздало представилась в соответствии с правилами: - Студентка Стелтон.

Девушки дружно ахнули, а парни от неожиданности замолчали и озадаченно уставились на меня. Не знаю, что всех больше поразило: мой ответ-вопрос или то, что посмела открыть рот.

- Я бы не был столь категоричен, - с улыбкой заметил Торин. – Попытайтесь еще раз, пожалуйста, студентка Стелтон.

- Можно назвать это принуждением к сотрудничеству, - ответила я.

- Блестящее определение, - расплылся в довольной улыбке граф.

Но я не дала себя сбить с толку и продолжила:

- Хотя суть наших поступков от этого вряд ли изменится, ведь нужно создать такие тяжелые для той стороны условия, а, точнее, довести оппонента до практически безнадежного состояния и в этот момент предложить единственный для него и выгодный для нас выход, путь к которому лежит исключительно через сотрудничество с нами.

- Разумеется, здесь, как и в любом сложном неоднозначном деле, есть свои издержки, и Вы на них указали, студентка Стелтон, но важен полученный результат, обязательно следует иметь в виду, что средства достижения его должны быть приемлемыми для обеих сторон.

- Господин Ривган, а какое, по Вашему мнению, даст определение нашим действиям та сторона? – поинтересовалась я.

Глаза графа странно заблестели.

- Тут возможны варианты, если решение будет неожиданным, то его можно назвать сюрпризом, но я склонен думать, что вынужденное сотрудничество – это наиболее правильный вариант определения, - ответил он.

- Боюсь, не все с Вами согласятся, господин Ривган, - произнесла я. – Один мой знакомый, тоже, кстати, дипломат назвал такие действия, прошу прощения, я цитирую: «Беспардонная назойливость».

Снова «Ах!» со стороны женской аудитории, и звенящая тишина – со стороны мужской.

- Он был не прав, - тихо ответил Торин, не отрывая от меня глаз. – И, поверьте мне, очень сожалеет об этом.

Я опустила глаза, честно говоря, верилось в это с трудом, но мне отчего-то стало легче, да и настроение поднялось. Торин продолжил лекцию, но я больше не принимала участия в дискуссиях, сидела, уткнувшись в листок бумаги и, как прилежная ученица, старательно все записывала.

После этого занятия я долго маялась, пытаясь разобраться в себе. Было неприятно, больно, но мне необходимо было понять, что делать дальше. Чтобы мои чувства и наивные мечты не заслоняли от меня реальность, села перед зеркалом и стала рассматривать кожу на своем лице. Проблема заключалась в том, что Торин Ривган мне по-прежнему нравился, очень, несмотря на то, что он обидел меня, несмотря на его отношение ко мне, в этом я с горечью себе призналась. К счастью, понимание этого хоть как-то охлаждало мой пыл и «включало» мозги.

Итак, он меня обидел, нет, точнее, я на него обиделась. Его слова: «Может быть, …стоило не питать иллюзий, а реально оценить себя и смириться с неизбежностью?» и тогда, и сейчас звучат, как приговор. Но вот только надо ли обижаться на правду? Изображение в зеркале расплылось. Человек сказал то, что думал, а что мне это не понравилось, точнее, я с этим в корне не согласна, не делает его хуже или лучше, лишь доказывает, как по-разному мы смотрим на одни и те же вещи. То есть, прослеживается полное несовпадение взглядов, значит, нормальные взаимоотношения построить нереально, о гармонии и говорить не стоит. Вообщем, надеяться не на что. Чтобы вытереть слезы потребовался ни один носовой платок, затем вновь стала смотреть на свое отражение.

Что там далее? Я не нравлюсь Торину, это очевидно и совсем неудивительно, снова перед глазами все поплыло, позволила себе немного поплакать, потом смахнула слезы и продолжила разборки с собой. Безответное чувство гарантирует только боль и страдания, и мое состояние служит прямым тому доказательством. Поэтому не стоит травить душу, следует избегать общения с ним, а, значит, не надо отвечать на провокационные вопросы и проявлять активность на занятиях, оправдывая это рвением к учебе. Надо быть сдержанной и вежливо-равнодушной, чтобы выдержать этот напор обрушившихся совсем нежданных и непонятно откуда взявшихся чувств, и не сломаться под их тяжестью.

Придя к невеселым выводам, я продолжала смотреть в зеркало, разглядывая побледневшие и уменьшившиеся в размерах, но так и не исчезнувшие прыщики, покрасневшие от слез глаза, светлые ресницы. Я прищурилась, а ведь глаза можно сделать и повыразительнее, если ресницы тушью покрасить. Только вот туши нет, ну, ничего страшного, даже в моем мире при изобилии косметики некоторые умелицы тушь из подручных материалов изготавливали, сама в интернете смотрела ролики. Из ингредиентов запомнила уголь, ну, думаю, его найти – не проблема. Также масло нужно, знать бы еще какое, тут привередничать не имеет смысла: какое найду, то и использую. И еще – лимонная кислота, это совсем просто. Так что в ближайшее время некогда будет сопли на кулак наматывать, буду делать этот мир красивее и начну с себя, а там, может, и другие девчонки подтянутся. На этой позитивной ноте я и отправилась спать.

Торин продолжал вести у нас занятия, я, как и все остальные студенты, с удовольствием присутствовала на них. Он был великолепным рассказчиком. Часто с иронией, умело обходя «острые углы», он пересказывал ту или иную приключившуюся с ним историю, разбирая ее по частям, анализируя последствия, указывая на ошибки, при этом с интересом выслушивал мнение студентов. Любому было сразу видно, что графу нравится то, чем он уже много лет занимается. Стараясь пробудить интерес слушателей к дипломатии, Торин не идеализировал ее, периодически напоминал, что за хорошим результатом и удачно проведенной операцией стоит кропотливый, монотонный, порой, рутинный труд многих людей. И ответственность является одним из важнейших критериев пригодности человека к этой службе. Он ни разу не упомянул и не проговорился о негласной деятельности дипломатов, и этим вызывал у меня все большее уважение. Помня о выводах, к которым пришла в результате разборки с собой, я, не поднимая глаз, записывала все, что он говорил, стараясь не пропустить ни слова. Иногда, правда, приходилось смотреть на него, он почему-то настаивал на этом, но делала я это отстраненно, на что приходилось затрачивать немало усилий, чтобы сосредоточиться, смотреть сквозь него, а не растекаться бесформенной лужицей у его ног. Единственное, что позволяла себе - наслаждаться, слушая его бархатный голос.

- Студентка Стелтон, я хотел бы посмотреть Ваши записи, если Вы не против, - внезапно услышала я голос Торина, когда очередная лекция закончилась, и все студенты устремились к выходу.

Я, как обычно, задержалась, убирая свои письменные принадлежности, удивленно посмотрела на него и кивнула. Стараясь не смотреть в глаза, подошла к нему и протянула свои записи. Он просматривал их до тех пор, пока в аудитории мы не остались одни.

- Леди Оливия, я хотел бы извиниться перед Вами за свое поведение на балу, - тихо проговорил он.

От неожиданности я вскинула глаза и удивленно посмотрела на него. Он встретился со мной взглядом и напряженно продолжил:

- Я повел себя грубо, обидел Вас, наговорил глупостей. Простите меня, прошу Вас.

Я смотрела в его взволнованное лицо, видела, что ему нелегко говорить. В его глазах мелькали растерянность и смущение, чувствовалось, что извиняться он не привык. Я прислушалась к себе: обиды не было, осталась только фантомная боль и стена недоверия.

- Я принимаю Ваши извинения, граф. Могу я идти? – проговорила я.

- Да, конечно, - как-то потерянно сказал Торин, возвращая мне записи.

Торин шел на свое первое занятие в качестве преподавателя в приподнятом настроении, его наполняло какое-то чувство, и это было, отнюдь, не волнение, а ожидание, точнее, предвкушение чего-то, что пока не поддавалось определению.