Полёт совиного пёрышка - Арина Предгорная Страница 23

И всё-таки точной минуты, обозначающей переход из человеческого тела в хрупкое совиное, он не знал. Я снова считала пасмурные дни и беззвёздные вечера, волновалась, когда птиц улетал надолго, отгоняла дурные сны. Запретила себе думать о плохом, зная, как он носился там, над обрывом, но чаще всего ложилась спать, дождавшись возвращения пернатого друга. Протягивала ладонь, и маленький сыч осторожно ступал лапками, подставлял голову под порцию нехитрой ласки.

А перед следующим обращением я нашла на полу, в толстом ворсе прикроватного коврика, тяжёленький кругляш. Наклонилась и положила на ладонь монету с императорским профилем, какой чеканили на золотых риденах. Золотых у меня было всего два, остальные деньги более мелкие, и прятала я свои сбережения надёжно, как мне казалось. Уж точно никакая ушлая сова не забралась бы в тайник. Я покосилась на клетку с дремлющим на жёрдочке сычом, быстро проверила спрятанное богатство, маленькое и скромное. Все деньги были на месте.

Золотой приятной весомой тяжестью лежал на ладони.

– Рене, – вкрадчиво позвала я, и сычик лениво приоткрыл круглый глаз. – Ты ничего не хочешь мне сказать?..

Глава 7.3

Он не хотел, это легко читалось во всём его, мелком в данный период, облике.

– Украл?!

Сыч негодующе присвистнул. Подозревать его в том, что птичий разум время от времени брал над человеческим верх, не приходилось, как и в том, что птица питала слабость ко всему мелкому и блестящему и норовила это блестящее стащить. Отнюдь. Разве что к моим ярким ниткам Рене-сыч был неравнодушен, норовил поиграть, а иной раз, напротив, помогал распутывать норовящую запутаться шерстяную нарезку.

Но в ладони у меня не шерсть, а целый золотой. Ладно, терпения мне не занимать, подожду.

Судя по молчанию экономки, у неё деньги не пропадали: и свои сбережения, и средства, выделяемые мужем на ведение хозяйства, Яола пересчитывала регулярно, особенно хозяйским деньгам вела строгий учёт и отчитывалась не мне, а непосредственно Вергену. Унижение, которое я допустила по глупости с первого дня, а позже так и не сумела исправить.

Я вернулась к этому вопросу через день, вернее вечер: именно в первые часы наступления сумерек выбирало колдовство для недолгого отступления в тень, выпуская человека на несколько жадных глотков свободы.

– Да, я принёс, – не стал отпираться успевший освежиться и накинуть одежду вельвинд.

Как же я ругалась! Рене пережидал всплеск моего негодования в насупленном молчании, а когда я остановилась перевести дух, сильнее сцепил перед собой пальцы и припечатал:

– Дэри, подвернись удобный случай, я бы и в казну императорскую клюв сунул. Скажи: сколько времени займёт твой честный и праведный способ собрать нужную сумму?

– Но не у торговцев же выручку за товар таскать!

То, что от поступка сыча никто из жителей Бейгорлауна не пострадал, выяснилось сразу; нашу деревню этот мелкий благородный разбойник не стал трогать, домахал своими крылышками аж до ближайшего городка, где ему повезло благополучно улизнуть от какого-то лавочника, прихватив с собой риден. И ни капли раскаяния на наглой бледной морде!

От новой волны возмущения я подавилась воздухом.

– К тому же неужели ты полагаешь, что я буду спокойно смотреть, как женщина, благородная женщина, носительница древней фамилии, трудится вот этими самыми руками, чтобы подороже продать результаты своего труда? И надеется на честность и порядочность покупателей…и своей родственницы?! А я просто в клеточке на стеночке посижу, наблюдая, как ты стараешься приблизить день моего освобождения?!

– Но не воровством же! – почти заорала я, в последнюю секунду приглушив голос. Стены в замке толстые, но об осторожности забывать не стоило.

…Фамилию я уже несколько лет носила другую, к ней приставки эйр- не полагалось…

– В цирке выступать не могу, прошу понять и простить, – съязвил Рене.

О нездоровых увлечениях Гарео Фитри он рассказывал: циркач любил не только живых пернатых. О том, что и из непростого сыча планировал сделать чучело, даже зная, что под перьями живой человек, чужестранец с магией в крови, обмолвился ровным, скучающим немного тоном, от которого мороз продрал по коже. Он пробыл более шести лет в цирковом плену, и я очень хорошо понимала и испытываемую Рене ненависть, и желание держаться от пёстрых повозок как можно дальше. Мои собственные отвращение и страх к маскам были не меньше.

Я ругалась с ним и спорила почти всё отведённое человеческому облику время, но упрямый вельвинд, ступив на сомнительную дорожку, останавливаться и не думал.

– Если всё разрешится благополучно, я потом всё возмещу, до последней монеты, – уверенно заявил он.

Каким образом, хотела бы я знать! И особенно хотела бы знать, почему же тогда Рене не обращается к источнику своего благосостояния сейчас! На этот счёт его губы сжимались в тонкую линию, а взгляд становился непроницаемым.

– Там осталось много нелепой гордыни и глупости, чего уж… Может, однажды и расскажу всё как есть, но, поверь, я просто не могу, Дэри. Из этой ловушки придётся выпутываться самостоятельно.

Я ответно поджимала губы, не соглашаясь с его рассуждениями и расплывчатыми ответами, но других вариантов Рене не предлагал. В одном я была с ним согласна: продажей картин я буду зарабатывать на нашу свободу долго, очень долго, а успеть пожить своей жизнью с каждым днём хотелось всё сильнее, не говоря уже о самом птице.

На буквы из словаря в этот раз не осталось времени, всё, что он успел до того, как маленький сыч взял верх, это впериться тяжёлым взглядом в письмо, с тихим хлопком соткавшееся в моих руках. Бумага для такой магической почты стоила немало, но на неё мой муж средства находил. Верген сообщал, что навестит хворающую супругу в последнюю неделю осени, до того, как дороги окончательно раскиснут от постоянных дождей. На эту новость Рене потемнел лицом, но ничего не сказал, а в следующее мгновение меня саму всю скрутило от жалости и невозможности разделить боль, когда длинное тело выгнулось, а с тонких губ сорвался мучительный стон.

Верный своему решению, с которым