Три минуты вечности - Ксения З Страница 24

– Кристина, я хочу, чтобы ты поняла. Это невозможно. Я не на столько бездушен, что смогу позволить тебе идти за мной в ад. Ты так опрометчиво говоришь это. Ты даже представить себе не можешь, ЧТО ТАКОЕ АД!И я сделаю все от меня зависящее, чтобы ты никогда этого не узнала. Никогда, слышишь, никогда не смей даже произносить такие вещи. Я так этого боялся, я боялся того, что ты проговоришь это…

– Себастиан, – прервала его я,– скажи, просто скажи, что ты чувствуешь ко мне? Мне нужно только это.

Он молчит, разглядывая мое лицо. Я знаю, что он чувствует, я вижу тоску в его глазах, невысказанную боль. Я знаю, что он скажет:

– Я не знаю, Кристина. Я конечно и впрямь не знаю, что такое любовь, но по-моему, я не могу дышать, когда тебя нет рядом. Даже когда ты со мной, мне больно смотреть на тебя, мне больно дотрагиваться до тебя. Но мне хочется этого все больше и больше.

– Это все. Мне нечего желать, – шепчу я.

Он осторожно, словно боясь причинить мне боль, запрокидывает мою голову. Я закрываю глаза, чувствуя, как его горячие губы касаются моих. Как же мне хочется, чтобы эти минуты длились вечно. Но вот он отстраняется, смотрит на меня пронзительным взглядом. А затем резко отталкивает, вскакивает на подоконник и через секунду исчезает в утреннем тумане. Немного сбросив оцепенение, я подлетаю следом, перегибаюсь через карниз, но решительно никого с другой стороны не вижу.

– Себастиан,– мой срывающийся голос прорезает утреннюю тишь. Но в ответ мне только пустота.

Я обессилено сползаю на пол. Я так устала, я не могу даже заплакать. Руки почему – то не слушаются, ноги тоже, это конец. Я теперь знаю, что это конец. Так хочется спать, я так устала. Вот долгожданная темнота, она накатывает на меня теплыми волнами. У меня нет сил с ней бороться.

– Не оставляй меня, прошу. – непослушными губами шепчу я.

Все перестает обретать очертания. Я проваливаюсь в эту теплую пустоту.

Часть II

P.S. «И спросил его: как тебе имя? И он сказал в ответ: Легион имя мне, потому что нас много ».

Евангелие, Марк (5: 9)

Глава 10.

Горячее яркое солнце, пропитывало настоящим летним зноем опаленное пространство вокруг.

Уже неделю стояла самая настоящая небывалая жара. Она словно уничтожила жизнь кругом, заставляя окружающих прятаться от себя до самых прохладных спасительных сумерек.

И когда, наконец, они долгожданные накрывали своим покровом Коллектор, жизнь начинала возвращаться медленно, но неуемно, словно стараясь ценить каждую минуту спасительной прохлады.

В нагретом до предела воздухе, испускающем в небо клубы раскаленного пара, застыло что-то странное и гнетущее. Приторный и сладковатый привкус чего – то неизбежного, кажется, присутствовал во всем.

И хотя мир вокруг изнемогал от жары, над его огромным домом нависли тяжелые осенние тучи. Они были готовы ежесекундно разразиться ужасающим шквальным ливнем, но почему-то медлили, так и застыв до самой далекой полоски горизонта.

Он, небрежно откинувшись в плетном кресле – качалке, неотрывно смотрел, как уныло догорает за плотной завесой туч едва различимый закат. Кажется, он застыл в этой позе уже целую вечность назад. В изящной свей кисти он держал хрустальный бокал на тонкой ножке, наполненный бурой жидкостью. Держал осторожно, едва касаясь его. И хотя его рука была покрыта мелкой сеткой старческих морщин, в ней чувствовалась огромная, разрушительная сила. Его мускулистое поджарое тело словно замерло, готовясь совершить молниеносный прыжок. Он был одет в легкий отлично скроеный костюм из белого льна, выгодно подчеркивающий его прекрасный торс, черный шелковый галстук был распущен, и его концы осторожно стелились по широкой груди. На длинные ноги, обутые в черные лаковые туфли небрежно наброшен песочного цвета плед, в котором верно было очень жарко в такую духоту, но он, казалось, этого просто не замечал.

Его лицо практически скрыто за черной шляпой с широкими полями, которая вплотную была надвинута на его глаза. Он уже давно сидел вот так, окруженный абсолютной непроницаемой тишиной и безмолвием. Будто бы все живое боялось пошевелиться, дабы не нарушить его покой. Жизнь, словно бы замерла вокруг, оглушенная и затаившаяся, дожидаясь момента, когда снова можно будет воспрянуть.

А он просто сидит в глубине своей огромной роскошной террасы, увитой свежей зеленью резного плюща, плотными сетями опутавшими ее стены и покатую крышу.

Наконец он неуловимым движением едва касается тонкой своей шляпы и она, слегка порхнув в воздухе невесомо приземляется на вычищенные до блеска булыжники террасы.

Его лицо, не смотря на почтенный возраст все еще сохраняет остатки холодной надменной красоты. Четкий грациозно очерченный профиль, с тонким будто вылепленным носом, высокие скулы, квадратный волевой подбородок. Все это говорит о безудержной внутренней силе и. А глаза! Его глаза, цвета зеленоватой воды океана. Сколько же в них вековой мудрости и вековой усталости. Ничто происходящее на этом свете никогда больше не сможет их удивить, ибо видели они настолько много, что все теперь кажется им мелочным и нестоящим внимания.

Еще некоторое время, он молча вглядывается вдаль, врядли вообще замечая, что же происходит вокруг, а затем быстро разжимает пальцы, и тонкий продолговатый бокал, из которого он не отпил ни капли, прощально тренькнув моментально разбивается о холодный пол террасы.

В эту же секунду в глубине темных коридоров дома слышаться неуверенные шаги, но спустя пару секунд замирают.

– Войди, Ром – раздается его глубокий властный голос. Голос, привык больше отдавать приказания, нежели говорить.

Ром появляется в створе больших деревянных дверей. Немного медлит, а затем движется в сторону широкой дубовой лавки, стоящей рядом с оплетенными диким виноградом решеткой.

Он одет в прекрасный расшитый зелеными нитками черный камзол, высокие черные сапоги. Ярко – зеленой ядовитой волной а ним стелился длинный плащ. Тонкая шпага в сверкающих, инкрустированных драгоценными камнями ножнах и продолговатым позолоченным эфесом, мерно постукивает о голенище сапога при каждом его шаге.

– Сядь, – раскатисто звучит его чарующий голос.

Ром осторожно присаживается на самый краешек деревянной лавки, пугливо озираясь вокруг, словно боясь запачкаться и ненадолго замирает.

Какие –то неимоверно длинные секунды они просто смотрят в чернеющую даль, каждый занятый своими мыслями, а затем, когда Ром немного расслабляется, снова звучит прекрасный голос:

– Скажи мне, Ром, – в задумчивости произносит он, – скажи, неужели мир так изменился, неужели снова настают те беспокойные времена, когда наши законы перестают что-либо значить? Неужели, это снова так?

Некоторое время Ром беспомощно молчит, перебегая глазами с предмета на предмет,