Ворон и радуга. Книга 1 - Надежда Черпинская Страница 26

Она склонилась над ним с пиалой, Эливерт хотел протянуть руку, но обнаружил с изумлением, что та совсем не слушается.

– Не стоит! Правая сломана. Не шевели ей. Я помогу, вот так… Ты не тревожься – кости срастутся! Я наложила повязки. Нужно время, но рука заживёт. И ты сможешь снова сражаться. Ты ведь этого боишься, да? Думаешь, не сможешь взять снова клинок. А тебе без оружия никак. Ты... тот, кого называли Вифрийским Вороном?

– Можешь звать меня Эливертом, – помолчав, угрюмо отозвался атаман.

Снеженка начинала действовать: язык немел, по телу разливалась слабость, потянуло в сон, но скребущая невыносимая боль у сердца и в спине утихала, и больше не горело огнём лицо.

– Как ты поняла, кто я?

Миланейя протянула руку и подцепила тонким пальчиком шнурок с медальоном на его шее.

– Это было несложно. Опасно носить такие вещи, если хочешь оставаться неузнанным. Мой брат изучил следы. Мы поняли, что ты ехал от Эсендара, что за тобой была погоня, и ты сражался, пока мог. Потом я амулет увидела…

– Это память о матери и доме. Я его никогда не снимаю.

– Ты звал её… в горячке.

– Мне снилось многое…

– Да. Это я тоже знаю, – Миланейя вздохнула. – Ты её очень любил? Ту… которую проклинал в бреду.

– Причём здесь любовь? Я дураком был…

– Ты счастливый. Я никого никогда не любила. Нет, мне дороги отец и брат. Но это ведь совсем другое… Я не знаю, как это – полюбить всем сердцем кого-то чужого. Так, чтобы всё ради него, чтобы даже жизнь и душу отдать не жаль было. Расскажи мне, как это – такое чувствовать?

– Паршиво, – скривился Ворон. – Как будто ты себя теряешь… Как будто ты превратился в пустоголового пса, готового лизать пятки хозяину. Ты уже знаешь, что тебе сейчас этой пяткой под дых прилетит, а всё равно хвостом виляешь и лижешь! Не любила, говоришь? Так и радуйся этому, миледи Миланейя! Любить больно. Так больно, что все эти раны ни в какое сравнение… В Бездну её, эту любовь! Сорок семь жизней я загубил из-за этой сраной любви. Сорок семь жизней… Понимаешь?

– Напрасно я это спросила… Ладно, тише! Ты про это всё пока лучше не думай! О хорошем думай!

Он ухмыльнулся криво, и это движение губ отозвалось тотчас новой жгучей болью в правом виске.

– Хорошего у меня в жизни просто до хрена…

– Можешь не верить, но так и есть! Ты жив, и это уже хорошо, и благодарности Небесам достойно. Просто надо научиться хорошее видеть.

– У меня вообще сейчас видеть плохо получается. Кстати, а с лицом у меня что? Жутко горит и чешется под бинтами…

Она не спешила ответить.

– Знаешь, ты давай-ка вздремни! А после попробую тебя накормить…

– Что всё совсем печально, да? – не отступил Эливерт. – Хорошенько они мне морду изувечили, стало быть.

Она поднялась молча, отвела глаза.

– Не думай об этом! Ты… красивый. Очень красивый.

И спешно вышла прочь.

«А ты… красивый… И горячий…»

Эх, нарочно она, что ли! Каждое слово за Аллондой повторяет. Или это просто тебе Ворон нынче чудится, что за каждым словом и поступком любой женщины скрывается подлость твоей голубушки и желание тебя продать, а?

Снеженка оказалась сильнее его осторожности и недоверчивости. Не прошло и четверти часа, как Эливерт снова провалился в сон, только теперь это был обычный сон. Никаких кошмаров, видений прошлого, кровавых картин, никаких чудовищ ночных или в облике человеческом.

***

Насколько он красивый, Ворону удалось оценить только спустя месяц. Миланейя сняла бинты, чтобы сделать перевязку, и тут Эла угораздило заглянуть в таз с водой. В спокойной серебряной глади как в зеркале отразилось всё в мельчайших подробностях.

До сего дня возможности полюбоваться на себя у него не было. С постели он по-прежнему почти не вставал. Так, с топчана до табурета, да иногда на крыльцо дома выползал ненадолго.

Но Эл не скулил, хоть и не привык быть таким слабым, беспомощным. Собственное бессилие и немощность выводили из себя. Ему было совестно, что Миланейя столько сил и времени тратит на него. Но он успокаивал себя тем, что это на время, что это пройдёт, и он снова вернётся к жизни. Хоть по нужде сам выйти может, и на том спасибо!

Мысли о том, что первые две недели его беспамятства, целительнице пришлось ухаживать за ним как за младенцем, порождали сильное желание удавиться со стыда. Но умирать пока нельзя. Долги-то ещё не вернул…

Умирать было нельзя, но иногда очень хотелось. Потому что боль теперь не уходила вовсе. Она лишь становилась чуть слабее от отваров Миланейи, потом накатывала с новой силой, и так без конца и края. И он уже стал привыкать к этому переменчивому желанию: выжить любой ценой – сдохнуть и не мучиться больше.

И вот теперь его угораздило увидеть своё отражение.

Миланейя замерла испуганно, ждала, что его снова вскинет. Но Ворон только ухмыльнулся невесело, отчего ещё больше скривился безобразный рваный рубец на правой щеке. Даже отросшая порядком щетина не могла его скрыть. Лиловая полоса уползала по скуле до самого виска, будто он вымазался в ягодном соке. Другая багровая трещинка пролегла по лбу над левой бровью.

– Так не будет! Я залечу, – не выдержала гнетущей тишины лэгиарни. – След, конечно, останется. Но… так не будет.

– Да ладно, – вздохнул Ворон. – Зато бабы больше вешаться на шею не станут! У меня теперь надёжный оберег есть от всяких змей. Больше ни одна гадина не укусит.

– Не надо всех ровнять… Ты ещё полюбишь снова.

– Нет уж, хватит с меня! Ещё одной такой любови любовной я не переживу.

– А если второй раз всё сложится совсем иначе? И ты сумеешь счастье своё обрести…

– Одному как-то спокойнее. Я так скажу: в жизни только на самого себя полагаться можно. Ну, разве что… она на тебя будет похожа…

Миланейя старательно делала вид, что не расслышала его последние слова.